Ханох Левин - Сотворение мира за счет ограничения пространства, занимаемого Богом

— Ой, ой, ой, как больно! — заголосила в ответ Романецка.

От боли лицо ее искривилось, и было такое впечатление, будто на свою и без того некрасивую физиономию она надела еще более уродливую маску — словно одна уродина переоделась в другую.

— Ну что, пойдем? — спросил Ищель.

Словно не веря своим ушам, услышавшим такое абсурдное предложение, Романецка посмотрела на него сверкающими от гнева глазами и взвизгнула:

— Пойдем?! Но как же я пойду?! Ой, ой, ой, ой…

В мозгу ее молнией пронеслись картины всех мучений, пережитых ею во время изнурительного пешего похода на рынок Бецалель. Неужели даже сейчас, после страшного несчастного случая с ее ногой, Ищель и дальше потащит ее, как скотину на поводке?! Нет, ему придется отвезти ее. Да, отвезти! Пусть остановит такси, потратит деньги. Вот именно, деньги! Пусть он потратит на нее все свои деньги. А может быть, даже заплатит за «скорую помощь», за машину с сиреной. Только не с такой сиреной, которая внезапно замолкает. Ой, ой, ой, ой. Пусть он заплатит за редкие дорогие лекарства, за вызов врачей из Швейцарии, за международные переговоры с этими врачами, а может быть, и за срочную доставку ее посреди ночи на специально зафрахтованном самолете в госпиталь военно-морского флота в Техасе. Там, в Америке, пребывание в больнице и операция стоят десятки тысяч долларов. А после этого протезы, многолетняя реабилитация, лечение в швейцарском санатории — в связи с возникшими осложнениями в легких, — а затем на лечебных источниках в Австрии — из-за осложнения в суставах. И все это за чей счет, спрашивается? За счет Ищеля, разумеется. Он — мужчина. Она упала во время прогулки с ним в субботний вечер. Он несет за это ответственность, он ей обязан, она его разорит. Из-за нее он преждевременно состарится и будет выглядеть, как почерневшая шкурка банана, валяющаяся на земле с прошлой зимы. Он будет уничтожен, высосан, выпотрошен до дна, и в конце концов через много лет, после того как он потратит на нее кучу денег, она умрет у него на руках, и он привезет ее обратно на родину, лежащую на спине в дорогом гробу. За чей счет привезут гроб? За счет Ищеля, естественно. Все будет за счет Ищеля. Ищель заплатит за все. Он у нас — казначей. Обращайтесь к Ищелю, только к Ищелю. А на краю раскрытой могилы — здесь фантазия Романецки приближается к финалу — Ищель будет стоять у ее гроба, страстно желая улечься в могилу вместо нее, а она будет лежать себе, в ус не дуя, в этом гробу, с вечной улыбкой на губах, красивая (во всяком случае, более красивая, чем сейчас) и уже далекая от всех этих субботних вечеров, мужчин, фалафеля и испускания газов. И тут вдруг один из несущих гроб выпустит его из рук, и тот упадет прямо на ногу Ищелю. Ищель завопит. И пока ее, всю в цветах, как королеву Клеопатру, окруженную рабами и слугами, опускают в могилу, Ищель скачет на одной ноге, а вторая, ушибленная, болтается в воздухе, и он стонет от боли: «Ой, ой, ой, ой». Да. Именно так все и будет. Ибо в безграничных пространствах нашей Вселенной существует-таки высшая божественная справедливость…

Вернемся, однако, на грешную землю.

— Очень важно, — сказал Ищель, — упражнять ушибленную ногу. Самое главное: ходить, ходить и еще раз ходить.

— Что значит — ходить?! — заскулила Романецка, попытавшись скрючиться. — Я сломала кость!

— Ничего вы не сломали, — возразил Ищель, как бы намекая на то, что сейчас не время капризничать.

— Вы что, ортопед? — спросила Романецка.

Ищель промолчал. В горле у него стоял горький комок. «Почему, — думал он, — все пытаются меня использовать? Капризничают за мой счет, болеют за мой счет. Ведь это все фальшь и ложь. Никто на самом деле ничем не болен. Они все здоровее меня. Кто действительно болен, так это я. Сейчас я это докажу. И ей, и всем остальным. Вот сейчас, прямо здесь, упаду на землю с сердечным приступом, побьюсь какое-то время в судорогах и засну навеки. Посмотрим, как она будет хромать вокруг меня на сломанной ноге! А если даже она и вывихнула ногу, разве я в этом виноват? Все, что ли, теперь будут вывихивать и ломать ноги за мой счет? А я, значит, должен их поддерживать, опекать, оплачивать всем этим увечным такси и кареты „скорой помощи“? А мне-то самому, скажите, когда жить? Хоть немножко, а? Когда?!»

Осмотрев и ощупав щиколотку, Романецка не нашла никакой раны или вздутия и, поскольку боль немного утихла, с презрением оттолкнула руку Ищеля. «Хочу такси!» — заявила она и захромала по направлению к Аленби. Нет, на этот раз она не собирается ему уступать. Пусть хоть небо обрушится на землю.