Иван Колпаков - Мы проиграли

По мере усиления этой логической половины, количественного и качественного усиления, к ней, как к магниту, начала притягиваться вторая, вырастая из небытия, а я ее поначалу не замечал. Но, заметив раз, понял, где она и что она значит, словно бы обнаружил на детской картинке-загадке утерянный предмет. Как это просто – любите не себя в искусстве, а искусство в себе. Не понимаешь чужую судьбу – читай линии на собственной ладони. Вот она – недостающая часть в моих рассуждениях: я вижу, как шаги отца сменились моими шагами, и узнаю походку. Я вычислил его, засек, зафиксировал в самом себе. Теперь он уж не уйдет от меня, не шагнет за окошко, не выпьет яда забвения. Да ведь и я от него не уйду.

Мама сказала: «Если уедешь – исполнишь завещание твоего прадеда». – «Отца Екатерины Александровны?» – «Да. Александра Минюхина. Его последние слова перед смертью: «Уезжайте отсюда, уезжайте».

Кстати, Леха Черепанов с Васей Веселовым (если я все правильно понимаю) придумали очень точное название для новой волны уральских литераторов – «Маргиналы-2».

Наконец, как религиозный праздник, с достоинством отметили скоротечность жизни. Сидели, болтали, часики тикали совсем не смешно, вечерело. Взять, допустим, самую важную временную складку, образовавшуюся из-за того, что торопливое детство с размаху влепилось в толстую, неповоротливую старость – складку, в которой так много всего важного – между 18-тью и 25-тью годами. Тут, конечно, у кого как – веер возможностей складывается у всех с разной скоростью. Но большинство, основательное, основоположное, массивное большинство, в противовес самому понятию большинства, между этими 18-тью и 25-тью решает, кем быть, с кем быть, что будет дальше. Выдергивает (каждый – сам, большинство здесь – понятие статистическое) отдельное перышко из веера и дует на него в нужном направлении. На плохих примерах я объясняю сам себе, чего я стою и сколько я сам заплатил за то, чтобы стоить столько, сколько стою. И опять вижу: в жизни все слишком дорого, несоразмерно дорого, и в конечном счете жизнь – это такого рода товар, про который говорят – кот в мешке.

Все заметно усложнилось.

Поверх одного узора на окне вырос другой, и нет горячих детских рук, чтоб внести хоть частичную ясность, чтоб взглянуть хоть глазком, что там – по другую сторону. Все заметно усложнилось.

Опять усталость в пояснице скатилась с плеч, как газовая шаль.

Перелетные люди.

Промежуточное: все не клеится. Жизнь продолжает кормить сытными компромиссами, от которых у меня развивается (кишечная какая-то) фрустрация. Напечатали книгу, привезли сегодня из Екатеринбурга. Ужаснулся верстке, обнаружил на последнем развороте определение «фотокнига» (уж лучше бы «фотоальбом»), добавленное себялюбивыми издателями, которые же одновременно и фотографы. Укололо больно, хотя и знаю, что текст там – главное, основное, осевое; сам по поводу этого своего нежного авторского раздражения иронизировал весь вечер, но душеспасительный смех срывался на нервное хихиканье. Тем более что переговоры с журналом не клеятся – всюду, как в трамвае, «двери закрываются», только даже без равнодушно-предупредительного «осторожно». Ощущение такое, что свернул по глупости в тупик темной ночью, пробираюсь на ощупь, верю, что найду в конце найду выход, а если не найду – сделаю с собой что-нибудь от безысходности. Впрочем, ничего не сделаю. Сначала понимаешь, что с другими ничего поделать нельзя, потом понимаешь, что и с самим собой ничего поделать нельзя.

Завтра, то есть уже через несколько часов, поеду в Куеду – разбирать вещи отца. Я долго собирался с силами, с мыслями, теперь момент настал: от слов к действиям. До финиша уже не далеко, а бегу я быстро. Все очевиднее другое: с довершенной рукописью закончится лишь сухое бумажное развоплощение отца. Живое, кровное останется при мне – татуировкой, талисманом, предостережением, оберегом, самим мной.

Но, как заметил Черепанов, действительно фотокнига.

В Куеду выехал вчера рано утром, рассвет встретил уже в пути, а возвращался поздно – так что и на закат посмотрел из-за руля автомобиля. Август нынче влажный, как в тропиках: в низинах туманисто, росисто. Доступный, видимый мир мчится вместе с машиной, сужаясь до маленькой ясной полянки, со всех сторон окруженной беспросветно-серой ватой, на подъемах он вспыхивает в полную силу, а на вершинах исчезает вновь, как бы тая под теплой тяжестью низких облаков.