Иван Колпаков - Мы проиграли

Тире никогда не ассоциировалось у меня с препятствием, с запинкой, с неудачно повисшей посередь разговора паузой. Напротив, тире – летящая стрела; или менее удачное, но более точное сравнение: тире – тонкая стеклянная шейка, соединяющая две колбы песочных часов, сквозь которую неумолимо сыплется песок, пока не кончится весь. И время обречено – струиться, и мы обречены – возвращаться, слабо надеясь на то, что «жизнь качнется влево, качнувшись вправо».

И вот – тоска. В последнем отечественном номере Esquire напечатан список новых английских слов и выражений, еще не переведенных на русский язык, но обязательных к включению в вокабуляр. Для начала предлагаю толкование одного из таких слов (в соответствии с журналом): «человек, находящийся в постоянном состоянии депрессии, в плохом настроении». Как вы думаете, кто такой? Собственно, да – Russian, «Русский», конечно. И вот – тоска. А чему тут удивляться?

Как это логично, как естественно, как ожидаемо. «Русский» грустит по всякому поводу, по поводу отъезда и приезда, по поводу свадьбы и похорон, по поводу зимы и по поводу лета, по поводу засухи и по поводу дождя. А в перерывах – веселится. Я – «Русский»: веселие мое разнузданное, как ярмонка, сменяется черным мраком отчаянья и безысходности. Я хожу по краю – от края до края, от моря до моря, и середина мне, как любому любителю поджаристой хлебной корочки, кажется постным мякишем.

Я холю и лелею безумный свой нравственный закон и плачу от звездного неба над головой. Я – «Русский». Мне, в сущности, плевать, хорошо вам там, по ту сторону, что называется читательской, или плохо.

Я буду дальше веселиться и бередить раны. Я очень боюсь, что победят буддисты и психоаналитики, и мир станет скучным, пыльным, уравновешенным и самодостаточным, как тире, лишившееся и первой, и второй части предложения, в которые его заточил писатель. Примерно вот так:

—

Папа, я видел Rolling Stones. Ты представляешь?

Итак, пока не принесли чай, еще раз о вечном возвращении.

Кое-что наверстать ровным счетом невозможно. Например, чужие детские книги. Если ты не прочитал их в своем детстве, для тебя они навсегда останутся чужими. В моем детстве не было «Трех мушкетеров». Зато были «Робинзон Крузо», «Швамбрания», «Одноух и Дыркорыл», которые я знаю наизусть, которые я прочитал много раз в прямом и обратном направлении (а «Робинзона» мне еще бабка вслух читала, я помню! – то есть мне не было тогда еще четырех лет). Лет в пятнадцать я взялся наверстывать упущенное – схватился за полку с приключенческой литературой, той, что прошла мимо меня. Но для меня они ровным счетом ничего не значат – эти книги, написанные для детей, и не попавшие в мои руки в моем детстве.

Отчего же так долго не несут чай?

Не исключено, впрочем, что дело не в детстве (я с удовольствием перечитал недавно того же «Одноуха и Дыркорыла» и испытал невероятное удовольствие от самого текста), то есть не в том, что я говорю именно о детских книгах. Пример детства всем понятен, потому что детство, как ни крути, каким бы оно ни было, – самая счастливая пора в жизни (не смущайтесь и читайте дальше). Потому так остро воспринимаются вещи, окружавшие нас в детстве, музыка, звучавшая тогда из открытых окон во дворе, одежда, что там еще, политический строй, в конце концов. Все эти обстоятельства места дают редкий повод погрузиться на полсекунды в мелькнувшее воспоминание, перехватывающее дыхание, и снова ощутить себя маленьким человеком, от которого требуют немного и любят просто за то, что он есть на свете.

Чай несут.

У меня есть такое воспоминание. Не могу понять, что именно его вызывает – то мелькнувшие по телевизору кадры кинохроники 1980-х, то, может быть, случайная мелодия или просто что-то предельно аллюзорное – еле знакомый и уже забытый запах, шероховатая поверхность поручня в автобусе (с вертикальными желобками). Я прикрываю глаза и в ту долю секунды, пока моргаю, с обратной стороны век наблюдаю водопад воспоминаний: зеленые обои в ромбик в маленькой комнате, вид из окна на засохшую иргу, а главное – я вдруг вижу, как плывет, точно снятая на допотопную видеокамеру с косо установленного штатива, улица Ленина, где-то в районе нынешнего «Покровского пассажа», но я вижу (!) – дело происходит в Советском Союзе; именно это воспоминание преследует меня; когда я открываю глаза, то чувствую, что разгадал какую-то сложную загадку и тотчас забыл ответ.

Несут кому-то другому.