КАЖДЫЕ НЕСКОЛЬКО МЕСЯЦЕВ
Каждые несколько месяцев женщины измеряли наш рост — мой и сестры. Ее они просто прислоняли к дверному косяку в кухне, отмечали карандашом и писали дату, но меня Большая Женщина ставила у стены коридора, между портретами Наших Мужчин, потом отступала на шаг и становилась против меня, вглядываясь и проверяя, «чтобы глаза всех пятерых были точно на одной высоте». Если я прибавлял в росте хотя бы пару миллиметров, этого было достаточно, чтобы поднять на ту же высоту все четыре портрета и восемь мертвых глаз, что на стене.
Иногда, когда Мать и ее сестра уходят на работу — каждая на свою — и Рыжая Тетя уединяется в своей комнате, а Бабушка спит — «не тащи винные конфеты из комода, Рафинька, у меня один глаз всегда открыт и все видит», — я пробираюсь в коридор в одиночку, чтобы самому измерить свой рост. Сначала я покачиваюсь перед портретами четырех мужчин, подымаясь и опускаясь на цыпочках, а потом пытаюсь их одурачить, направляя взгляд не на лица, а в пустые промежутки между ними, — это мои убежища, вроде тех белых пустот меж картинками воспоминаний, которые я пытаюсь оставить в этом рассказе. Здесь, в этих маленьких белых долинах, я могу прилечь, прислушаться, передохнуть — как между грудями Роны и меж ее глазами. Когда я смотрю в промежутки между ними, там как будто появляется еще один, дополнительный глаз — третий, воображаемый и смешной. Но тут, в промежутках между четырьмя Нашими Мужчинами, всегда возникал еще один мужчина — пятый, знакомый и совсем несмешной.
Прямо перед собою смотрели они, но мне представлялось, что их застывшие зрачки поворачиваются и следят за мной, куда бы я ни пошел, и, когда я сказал об этом Матери, она ответила: «Это потому что ты еще ребенок, Рафаэль. Когда ты по-настоящему повзрослеешь, этого уже не будет».
У ТЕБЯ ТРЕЩИНЫ НА ПЯТКЕ
— У тебя трещины на пятке, Рафаэль, — сказала Рыжая Тетя. — Это отвратительно.
— Это потому, что он все время ходит по пустыне в сандалиях на босу ногу, — сказала Черная Тетя.
— Кожа пересыхает. Это опасно, — сказала Мать.
— Такая трещина может дойти до мяса и сделать там инфекцию, — сказала Бабушка.
— Прекрасно, Рафауль, наконец-то и у тебя найдется от чего умереть, — сказала сестра.
— Я могу умереть от многого. Что, в этой стране не хватает причин умереть?
— Какой позор это будет. Нашего Отца раздавил танк. Нашего Элиэзера забодал бык. Наш Эдуард умер от баруда. Над Дедушка повесился в коровнике. И кто же умрет от какой-то жалкой инфекции? Рафауль! Постыдись! От тебя мы ожидали значительно большего.
— Почему вдруг инфекция? Мы ведь уже договорились, что Рона устроит мне аварию.
Поздно. Они уже начинают деятельно суетиться вокруг меня. Рыжая Тетя наливает в тазик горячую воду и растворяет в ней душистую горсть мыльных стружек, Черная Тетя приносит тазик из ванной в комнату, наклоняется и ставит его у моих ног, а Мать загибает ушко страницы, закрывает очередную книгу и велит мне поставить ступни в тазик. И все последующие двадцать минут, пока задубевшая кожа на моих пятках отмокает и размягчается в горячей воде, они стоят вокруг меня кольцом и журят меня с трехсотшестидесятиградусной любовью, и слова, вроде «нельзя запускать», и «нужно следить», и «надо быть осторожным», и «до мяса», и «в твоем возрасте», носятся над моей головой, словно встревоженные хищные птицы.
Затем Рыжая Тетя промокает мои ступни полотенцем, а Черная Тетя и Мама скребут их — каждая свою — «специальными камнями», которые Бабушка, «совершенно случайно захватила с собой из Иерусалима», — до тех пока, пока я не начинаю смеяться от щекотки, и от своей постыдной капитуляции, и от досады, и мертвые слои кожи крошатся, сходят и отваливаются от ступней, и влажные серые крошки падают на газету, которую Бабушка специально для этого подстелила мне под ноги.
— Вот видишь, Рафинька, хорошо, что я захватила из дома старую газету, ведь жалко тратить тряпку впустую.
А когда они заканчивают, Мать наливает себе в ладонь немного детского масла, которое тоже совершенно случайно оказалось у «подружек Рафи» в их синей машине, и массирует мне ступни, пока весь жир впитывается в них и исчезает, как это было многие годы назад, в той палатке разведчиков, когда Большая Женщина внезапно появилась из-за изгиба вади, шагая в своем привычном строю и в идеально точном направлении, этакий караван женщин, нагруженный винными конфетами, эндемическими маринованными огурцами и маковыми пирогами. Они сбросили свой груз, достали большой таз и на глазах у всего взвода принялись за мои ноги.
Читать дальше