Юлия Винер - Былое и выдумки

…Улыбка. Самый большой дефицит в Москве – после дефицита еды, услуг, дорог, водки, лекарств – лекарств никаких, нигде, совсем; носков, трусиков, обуви – в госмагазинах обуви вообще нет, давно, ни своей, ни импортной, одни шлепанцы, как для музея… И все же улыбка была тогда самая большая редкость в Москве. Да что улыбка. Я попыталась обратиться к прохожему с вопросом, как пройти… он метнулся от меня, как вспугнутый заяц. Друзья объяснили мне, что обращаться надо издали, не подходя близко, и не с тихим вежливым «простите, пожалуйста…», а прямо издали кричать: «Метро Красные ворота! Как пройти?» Настороженный, недоверчивый, хмурый взгляд, вечное ожидание удара из-за угла и готовность к отпору… Но вот что примечательно: если удавалось все-таки этого прохожего остановить, удержать и убедить его, что я не намерена ни джинсовую куртку с него содрать, ни рвануть с плеча пидарасочку (ах какое словечко!), ни милостыню потребовать, а только дорогу спросить, он делался словоохотлив, все подробно объяснял и даже, может быть, улыбался. Неужели же я похожа на уличную воровку? А кто их знает, какие у них теперь карманники и воры…

…Видела ли я в Москве людей, у которых «все есть»? Видела. Это были люди, издавна усвоившие принципы того, что нынче красиво называется «бартерная сделка». Те, кто, имея доступ к некоему товару (лицу, организации, информации), умели вступать в длинные цепочки взаимоотношений, в результате которых их дети учились у приличных учителей, их больных лечили сносные врачи, а в холодильниках у них была не «еда», а съедобная пища. И за начальство – бывшее ли партократическое, новое ли «демократическое» – душа могла не болеть. И у нуворишей, которые успели, несмотря на лютую ненависть населения, схватить свой кусок в веселые годы «разгула демократии», все было; они скупали дачи, квартиры, драгоценности, ухитрялись переводить валюту за границу. Они, может, и хотели бы вложить свой кусок в какое-нибудь толковое предприятие, да боялись мафии, внезапных новых налогов, невразумительных законов, переворотов в ту или иную сторону…

А люди, которые работают? Видела я и таких. Тяжело трудились все жены и матери, раздобывая семействам ежедневное пропитание. Тяжело работали водители транспорта, развозя по смертельным дорогам города бесчисленных его обитателей, бог знает где пристроившихся беженцев, «гостей Москвы», которые по-прежнему, несмотря на все ограничения, массами стекались в столицу за колбасой и промтоварами. Вкалывали сотрудники так называемых «СП» – «совместных предприятий», лихорадочно пытавшихся купить-продать что угодно кому угодно. Сюда, в СП, уходили из парализованных учреждений и с предприятий самые энергичные, самые толковые и честолюбивые (кстати, и множество евреев). Работали с постоянным ощущением, что этот рабочий день может оказаться последним. Очень просто: чиновник, обезумевший от непонимания, кому и чему он подчиняется, не дал клятвенно обещанных вагонов; товар, давно запроданный заграничному партнеру, не произведен из-за нехватки сырья либо техники, или завод тот распался, или начальство, насытившись, исчезло… А с ним исчезло и все СП, оставив лишь кучу долгов да десяток безработных совместных предпринимателей… Видела я и деревенских, взявшихся за «семейную аренду» и медленно удушаемых предсельсоветами, предколхозами, поставщиками и скупщиками, под злорадными взглядами нищих, спившихся, выморочных соседей. Видела и…

Но тут произошел переворот. Всеми ожидаемый, неожиданный, загадочный августовский переворот. По улицам Москвы прошли танки; демонстранты забаррикадировали подходы к Белому дому. В очередях вздохнули с облегчением: «Порядок будет». В очередях радовались: «Колбаску выбросили». В очередях хмуро бормотали: «Видно, не сторговались между собой»; скучно отмахивались: «Ихнее дело, нам от этого лучше не будет»; злорадствовали: «Ну, теперь их прижмут к ногтю» – кого «их», не уточняли. Через три дня странный переворот перевернулся обратно. Пропавший было без вести демократический вождь вернулся к народу, но место оказалось почти занято еще более демократическим вождем. Впрочем, еще не сразу было ясно, кто кого. Как пели частушечники на старом Арбате:

Конца переворота я не видела, испугалась и уехала поскорей домой. От греха подальше. Больно было только за друзей, которых я оставляла в этом городе.