Юлия Винер - Былое и выдумки

Я не следила за развитием этих событий, все они стали мне глубоко безразличны.

Закончились мои счастливые годы в Гефсимании. Я похоронила Джона.

Соседи-арабы пришли выразить свое соболезнование. Джона они очень уважали, упорно считая его американцем, хотя я объясняла, что голландец, просто долго жил в Америке. Я подозреваю, что и на меня, еврейку и израильтянку, падал некий отблеск этого высокого достоинства…

И тут Ихсен смущенно сообщила мне, что замуж все-таки выходит. За молодого, удачливого и красивого бизнесмена из Рамаллы.

– А! – я тоже почему-то смутилась. – А как же…

– Он написал мне, что освобождает меня от моего слова… Он добрый и все понимает…

– Ну да, ну да, прекрасно… Поздравляю тебя…

Приходили и другие соседи, а также и не соседи. Я, неверующая вдова мужа-нееврея, блюла еврейский обычай, сидела ритуальную поминальную неделю. Пришли и Памела с Рут, еще один диковинный феномен среди многих, которые сменялись у нас по соседству. Пришли совершить христианское благое деяние – помыть у меня пол.

Памела была англичанка, изначально англиканка, которая перебрала три или четыре иные христианские конфессии, затем успела даже иудейкой побывать, но в конце концов все же вернулась в лоно церкви, на сей раз греко-православной. А Рут родилась в Иерусалиме в семье раввина. Как и где они встретились, я не знаю, но Рут к тому времени тоже была уже православной. Женщины подружились, стали жить вместе. Многие подозревали гомосексуальную связь, но я так не думаю. Связь там была скорее духовная, хотя для меня загадочная. Какое-то время они жили в квартирке при самой церкви, были как бы служительницами. Впрочем, кроме уборки иногда и зажигания свечей по праздникам, делать им было практически нечего, церковь была действующей не более двух-трех раз в год, когда о. Аркадиос венчал какую-нибудь особо ревностную пару с Кипра. И ко мне, и к Джону обе относились со снисходительным презрением – за наше общее пристрастие к Израилю. Сами они евреев и их государство вроде бы терпеть не могли, однако покидать его и не думали, а позже вообще переселились в западную, еврейскую часть Иерусалима, где Памела в недолгую бытность свою еврейкой успела купить квартиру. Там я их и видела в последний раз.

Деди Цукер утешать меня не пришел. Видимо, сердился на меня за политическую неангажированность.

Перед тем как я ушла навсегда из Гефсимании, нас с братом пригласили на помолвку Ихсен. Помолвка происходила в доме старшего брата, Мохаммада, и была многолюдная и богатая. Я лишний раз убедилась, что мой сосед-турок, отец Ихсен, обитатель уродливой развалюхи и любитель русской классической литературы, был человек весьма состоятельный и оборотистый. Молодой бизнесмен из Рамаллы присватался к Ихсен не только за ее личные качества. Да и Мохаммад за эти годы порядочно оброс жирком, в прямом и переносном смысле. Он давно расстался со своим израильским партнером, владел двумя магазинами электротоваров и, как он сказал мне с довольным смешком, в состоянии будет послать детей в университет в Дамаск или в Каир (в свете текущих событий в обоих этих городах, надеюсь, что дети его благополучно отучились и вовремя убрались оттуда).

Еда была замечательно вкусная. Сладости, как всегда, несъедобные. Вина, разумеется, не было – они стали совсем строгими магометанами. Ихсен, стройная, нарядная и сильно раскрашенная, сияла от счастья. Ее жених, пухлощекий молодой человек с очень красными губами и очень черными глазами, в хорошо сшитом костюме-тройке с модным галстуком, выглядел как картинка из арабского глянцевого журнала. Хамди и Махди, уже почтенные отцы семейств, рады были за сестру, но на жениха смотрели без особого энтузиазма. А Вошди, покровитель мой Вошди, выросший в настоящего красавца, сказал мне тихонько, незаметно:

– Эх, на кого она променяла…

Я видела их всех в последний раз.

Впрочем нет, Ихсен я видела еще раз. По телевизору. Если бы ее не назвали, не уверена, что узнала бы. Она сильно расплылась, черты лица огрубели, открытая улыбка превратилась в знающую усмешку. Ихсен участвовала в совместном израильско-палестинском женском ралли на джипах по пустыне. И что бы оно значило, это ее участие? Она, непримиримая солдатка джихада, теперь тоже стала борцом за мир и дружбу? Или просто захотелось покататься на джипе в вольном женском обществе? Отдохнуть от мужа, хозяйства и детей?

Уйдя из Гефсимании двадцать с лишним лет назад, я очень долго туда не возвращалась. Не хотела воспоминаний, не хотела сожалений, не хотела ностальгии. Но однажды все же пришлось – хорошие гости очень просили показать, где я жила.