Юлия Винер - Былое и выдумки

Тут я забралась в такие дебри, откуда лишь моя полная политическая безответственность позволит мне выбраться. Я ведь хотела всего лишь рассказать о нашей с мужем жизни в блаженной Гефсимании.

Так вот. Чтобы закончить о моих арабских соседях.

Как я уже говорила, хорошие были соседи. Однажды, когда мы с мужем были за границей, в доме жил наш приятель Слава Курилов (этот человек сам заслуживает многих страниц, но не сейчас). К нему пришла в гости его знакомая, только что покинутая своим возлюбленным. Как рассказывал нам позже Слава, женщина была в дикой истерике, каталась по траве в саду, рвала на себе волосы, выла, рыдала, выкрикивала проклятия изменщику. Слава не знал, что делать, как ее успокоить. И тут в сад ворвались двое арабских юношей с палками в руках, явно готовых к жестким действиям. Быстро выяснилось, что это мои соседи Хамди и Вошди – услышали жуткие крики, решили, что меня убивают, и прибежали спасать. Слава объяснился с ними, поблагодарил за заботу – и было за что, истерику как рукой сняло – и парни ушли. Я их тоже потом благодарила.

Бывали и другие похожие случаи. Пришел как-то раз мой любимчик Вошди и предупредил меня, чтобы завтра я не ходила в Старый город, а дома чтоб закрыла все окна и двери и забрала внутрь собаку. Почему?

– Завтра будет большая заваруха, много стрельбы и слезоточивого газа, – хмуро объявил он.

Шла первая интифада, палестинское активное движение протеста против израильской оккупации. Поскольку наш дом находился практически под стенами Старого города, запах газа уже не раз долетал до моего сада, но чувствовался не очень сильно.

– Завтра будет гораздо больше, чем раньше, – сказал Вошди. – Закройся поплотнее, приготовь мокрую тряпку или луковицу.

И ушел, ничего толком не объяснив.

Мне бы немедленно позвонить в полицию, в муниципалитет, не знаю куда, спросить, сообщить… Но я была абсолютно уверена, что наши силы безопасности осведомлены уж конечно не хуже меня. И напрасно была уверена. То, что произошло в Старом городе на следующее утро, явно оказалось для них неожиданностью. Не помню точно, какой это был день, помню только, что у Стены плача было особенно много молящихся. И в какой-то момент сверху, со стены, на них повалился град камней, доски, бревна, бутылки с зажигательной смесью. Результат был такой, что спохватившиеся наконец солдатики погранохраны и полиция начали разгонять засевших на Храмовой горе палестинцев, сперва газом, а потом и стрелять, и несколько человек подстрелили насмерть. Скандал был, как всегда, на весь мир. У меня в запертом доме все же щипало в глазах и в горле, собака тоже начала чихать и кашлять, но я дала ей понюхать разрезанную луковицу и сама нюхала, а потом все кончилось, и газ уплыл. И подумать только, что всего этого могло бы не произойти, если бы я не постеснялась позвонить и спросить…

А ведь мне и до этого становились известны кое-какие враждебные замыслы – Ихсен рассказывала мне о них с наивной гордостью. Но я всегда твердо полагалась на бдительность наших разведорганов и никому ничего не говорила. А после этого события решила просто не позволять ей болтать, о чем не следует. Это могло оказаться опасно и для нее, и для меня.

Но Ихсен и сама постепенно становилась несколько осторожнее. Меньше рассказывала мне о планах. Зато решила обучать меня арабскому языку. Она к тому времени уже почти стала учительницей и учила меня прилежно и педантично. Увы, я таким же прилежанием не отличалась, да и не всегда находилось время для домашних заданий. Кроме того, мы с Ихсен решительно расходились в методике. Я хотела просто поскорей научиться разговаривать и требовала от нее устных бесед. А она намерена была последовательно и правильно научить меня литературному языку, который сильно отличается от разговорного. И твердо стояла на своем. Прежде всего начала учить меня писать и читать. У меня до сих пор лежат где-то мои тетрадки с арабскими прописями – как-то раз я посмотрела на них и не могла поверить своим глазам. Неужели эту изящную вязь сотворила моя рука? И там действительно написано что-то – совершенно теперь непонятное? Да, от всех уроков осталось всего ничего, три-четыре слова да неуверенный арабский счет до десяти.

Обе мы скоро охладели к занятиям. Я – потому, что тяжело заболел Джон. А Ихсен – по причине романтического характера. У нее был любимый человек, из-за которого она, старая дева двадцати одного года, не поддавалась требованиям семьи, не выходила замуж. Дело в том, что любимый человек сидел в тюрьме. За подготовку теракта. То есть, был настоящий герой, и Ихсен поклялась его дождаться. Писала ему письма, ездила навещать в Беершевской тюрьме, после чего отец запер ее в доме на неделю. Ждать надо было около десяти лет, к тому времени Ихсен перевалило бы за тридцать, но, говорила она мне, я лучше умру, чем выйду за другого. И отказывалась от сватавшихся женихов, а были среди них совсем недурные! Настоящий роман, притом довольно-таки мрачный, ибо отец уже готов был насильно выдать неразумную дочь замуж за богатого старого вдовца. Но до этого не дошло.