Даниэль Кельман - Последний предел

— Вы позволите осведомиться, куда вы едете? — спросил Карл Людвиг.

— Конечно, — сказал Каминский.

— Куда вы едете?

— Это наше личное дело, — оборвал его я.

— Вполне понимаю, но…

— Иными словами, вас это не касается.

— Вы совершенно правы. — Карл Людвиг кивнул. — Извините, господин Цёльнер.

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

— Боже мой, да ведь я только что упомянул, — сказал Каминский.

— Вот откуда, — вставил Карл Людвиг.

— Расскажите о себе! — потребовал Каминский.

— Нечего рассказывать. Мне было тяжело.

— А кому легко…

— Абсолютно верно, сударь! — Карл Людвиг поправил очки. — Видите ли, я тоже что-то значил. Проницая тайны мира, чувствам смертных сострадал, сладостной игрой на лире жен прекрасных воспевал. А сейчас? Только посмотрите на меня!

Я закурил.

— Как там было насчет «жен прекрасных»?

— Это же Гете, — сказал Каминский. — Вы что, вообще ничего не читали? Дайте и мне.

— Вам нельзя курить.

— Правильно, — откликнулся Каминский и протянул руку.

Я подумал, чем раньше он помрет, тем лучше, и вложил ему в руку сигарету. Встретившись со мной глазами в зеркале заднего вида, Карл Людвиг несколько мгновений не сводил с меня многозначительного взгляда. Я вздохнул и протянул ему над головой пачку, так чтобы он мог вытащить одну сигарету. Он дотянулся — я почувствовал, как его пальцы, мягкие и влажные, обвились вокруг моих, — и плавным движением вытащил у меня из руки всю пачку.

— Эй, вы что это себе позволяете?

— Осмелюсь заметить, в вас обоих есть что-то странное.

— Что вы хотите этим сказать?

Я снова поймал в зеркале его взгляд: он не сводил с меня прищуренных глаз, насмешливых и коварных. Потом осклабился:

— Вы не родственники, не учитель и ученик, не коллеги. А он… — воздев тощий палец, он ткнул в сторону Каминского, — кажется мне знакомым. Вот вас я точно не видел.

— Тому есть причины, — откликнулся Каминский.

— Само собой! — сказал Карл Людвиг. Они рассмеялись. Да что здесь происходит?

— Верните мне сигареты!

— Какой я рассеянный. Извините, пожалуйста. Карл Людвиг не пошевелился. Я потер глаза, на меня вдруг обрушилась какая-то непонятная слабость.

— Сударь, — начал Карл Людвиг, — мы вечно лицемерим и большую часть жизни расточаем попусту. Мы сталкиваемся со злом и не узнаем его. Хотите послушать дальше?

— Нет, — решительно возразил я.

— Да, — сказал Каминский. — Вы знаете, кто такой Иероним Босх?

Карл Людвиг кивнул:

— Он изображал дьявола.

— Это точно неизвестно. — Каминский выпрямился на сиденье. — Вы имеете в виду пожирающего грешников демона, нахлобучившего на голову ночной горшок на правой створке «Сада земных наслаждений»?

— Повыше, — поправил Карл Людвиг. — Там есть человек, вросший в дерево.

— А ведь интересная мысль, — удивился Каминский, — единственный персонаж, который смотрит на зрителя и не испытывает боли. Но тут вы ошиблись.

Я в ярости переводил взгляд с одного на другого. Да что они плетут?

— Это не дьявол! — провозгласил Каминский. — Это автопортрет.

— А разве одно другому противоречит?

На несколько секунд они замолчали. Карл Людвиг улыбался в зеркале заднего вида, Каминский озадаченно жевал нижнюю губу.

— По-моему, вы не туда свернули, — сказал Карл Людвиг.

— Вы же не знаете, куда мы едем! — огрызнулся я.

— Так куда же вы едете?

— Неплохо, — сказал Каминский и передал ему круассаны на заднее сиденье. — Древочеловек. Неплохо!

Карл Людвиг надорвал обертку и с жадностью набросился на еду.

— Вот вы сказали, что вам было тяжело, — произнес Каминский, — а я вспомнил свою первую выставку. То-то был удар!

— Я тоже выставлялся, — сказал Карл Людвиг с набитым ртом.

— В самом деле?

— В частных художественных галереях. Это все давно в прошлом.

— Картины?

— В некотором роде.

— Вы наверняка были недурным художником, — предположил Каминский.

— Я не стал бы это утверждать.

— И как вы это пережили? — спросил я.

— Знаете ли, — ответил Карл Людвиг. — Вообще-то тяжело. Я тогда…

— Я не вас спрашивал! — Впереди полз спортивный автомобиль, я посигналил и обогнал его.

— Сносно, — ответил Каминский. — Так уж получилось, что у меня не было финансовых проблем.

— Благодаря Доминику Сильва, — уточнил я.

— А творческих идей у меня было немало. Я знал, что рано или поздно мое время придет. Честолюбие вроде детской болезни. Переболеешь им, и становишься сильнее, — продолжал Каминский.