Ион Агырбичану - «Архангелы»

— Как он проживет в этом Вавилоне без денег, жена? Кто его там знает? Кто ему поможет? Ты думаешь, там можно занять в долг? Останется на улице, помрет с голоду. Там не деревня, не пойдешь к дружку, который выручит!

Ионуц говорил с удовольствием, чувствуя свое превосходство перед женой. Хотя почти каждый месяц он повторял одно и то же, ему представлялось, будто говорит он что-то новое, и он насмешливо посматривал на жену.

— Не пропадет, не бойся! Должен же он когда-нибудь научиться беречь деньги! — настаивала жена, не обращая внимания на взгляды мужа. — Плохо ты его учил, должен разок и сам покаяться.

— А если он застрелится? — рассердился муж.

— Не застрелится! Только пугает, — отмахнулась женщина и, обернувшись к посыльному, сунула ему в руку серебряную монетку.

— Можешь идти, бадя Андрей, а то ночь застанет!

Пузатый совладелец «Архангелов» побелел как мел и еле выговорил:

— Нет, погоди, Андрей! Не уходи!

Унгурян выбежал во двор и скрылся в погребе. Жена поняла, что отговаривала напрасно.

— Разорит нас парень вконец, — пожаловалась она. — Целое состояние уже проел!..

— И в сто раз больше осталось! — улыбнулся Андрей. — Мне бы господь бог дал ваши заботы.

Посыльный повеселел: он знал, что если Ионуц Унгурян полез в погреб, то непременно угостит стаканчиком доброго вина, а угостит, потому что, как всегда, вручит ему деньги, которые нужно будет отправить телеграфом. За такую небольшую услугу бадя Андрей получал от Ионуца Унгуряна от пяти до десяти злотых. Андрей был человек исполнительный и нередко «спасал от пули» студента Унгуряна.

Ионуц Унгурян вернулся с кувшином, полным вина, и двумя стаканами.

— Отведи душу, бадя Андрей, — пригласил он, наполняя стакан и ставя кувшин на стол.

— Благодарим, домнул Унгурян! — улыбнулся во весь рот посыльный, поднимая стакан. — Дай вам бог счастья с «Архангелами».

Потом они оба сели за стол, и посыльный спокойно допил стакан, зная, что, пока кувшин не опустеет, его не отпустят.

Чокнувшись последним стаканом вина, Ионуц Унгурян, раскрасневшись, встал и ушел в соседнюю комнату, где, позвенев ключами, отпер стальной сейф. Вернувшись, он положил на стол четыре сотенных бумажки и одну, в десять злотых, отдельно.

— Ну, уж это я в последний раз посылаю, — проговорил Унгурян, словно заканчивая разговор, который вел с самим собой.

Посыльный ухмыльнулся, пожелал спокойной ночи и ушел. Жена молча сидела в углу, склонившись над шитьем. Ионуц несколько раз прошелся по дому, недовольный тем, что жена ничего не говорит, и вдруг закричал:

— Я бы и посылать не стал, если б знал, что будешь недовольна!

Жена сделала вид, что не слышит, и продолжала шить. Некоторое время Ионуц продолжал расхаживать взад-вперед, лицо его все больше краснело. Прошло довольно много времени. Унгурян подошел к жене и выкрикнул ей почти что в ухо:

— Он застрелится! Я его знаю!

Женщина взвизгнула, вскочила со стула и, хлопнув дверью, выпалила:

— Ох! Как вы мне надоели! Покарай меня бог!

— Если и покарает, потеря не велика! — прорычал ей вслед Унгурян. Потом, нахлобучив шляпу, отправился к соседу выпить стакан вина. Эта сцена почти без изменений разыгрывалась всякий раз, когда студент телеграммой требовал денег. Если просьба приходила не по проволоке, а письмом, денег, случалось, и не посылали или посылали, но гораздо меньше. Но перед телеграммой компаньон акционерного общества «Архангелы» устоять не мог. Ощущение огромного расстояния и сумбур в голове, оставшийся у него после посещения столицы, напугали его раз и навсегда; он был искренне убежден, что малейшая задержка с посылкой денег может разрядить пистолет прямо в сердце сына. Перепалка между супругами не нарушала семейного лада. Когда Ионуц возвращался домой, выпив стакан вина у соседа, все было давно забыто, словно ничего и не произошло.

Гнев длится долго лишь тогда, когда люди бедны, когда их гложет нужда. Если же человек доволен и жизнь его обеспечена, гнев улетучивается, будто его сдувает ветер.

Рассыльный Андрей со второй телеграммой направился к Прункулу, но здесь его не попотчевали вином и не доверили отнести на почту деньги. Получив злотый за труды, он пустился в обратный путь. Сынок Прункула прислал более пространную телеграмму, чем младший Унгурян. Он объяснил, что в аудитории у него вместе с осенним пальто украли деньги и осталось всего десять злотых.

Прочитав телеграмму, отец ехидно ухмыльнулся. Не иначе, сынок был пьян, когда выбрал этакую причину, кому как не Прункулу было знать, что сынок в аудитории и глаз не кажет; ясное дело, врет сынок, и деньги он прокутил в какой-нибудь пивнушке.