Ион Агырбичану - «Архангелы»

Зазвонили колокола. Ночную тишину всколыхнули тугие гудящие волны. Дрожащие удары — бам-бам — сопровождались тонкими звуками подголосков. Одни из них всхлипывали: ай-ай, другие повторяли скороговоркой: танг-танг-танг, танг-танг-танг. Леса, казалось, не знали, каким звукам отдать предпочтение, и потому, смешав их, возвращали долгим далеким эхом.

Люди медленно двинулись вокруг церкви. Их было так много, что церковь оказалась в кольце трепещущих огоньков. Издалека представлялось, что белые вытянутые капли пламени, словно дождь, упали с неба и повисли, застыв на одинаковом расстоянии от земли. Священник, поочередно останавливаясь у восточной, южной, западной и северной сторон церкви, читал из Евангелия о страстях господних, и голос его далеко разносился в ночном безмолвии.

Дьякон с хором время от времени повторял: «Святый боже, святый крепкий, святый безсмертный, помилуй нас!» Василе молча брел, опустив голову, с тонкой свечкой в руках. Тишина была мертвая, не ощущалось даже дуновения ветерка. Семинариста так глубоко поглотило таинство этой ночи, что он даже не заметил, как шагавший рядом рудокоп, взмахнув рукавом, потушил его свечку.

— Пожалуйста, зажгите от моей, — послышался поблизости серебристый нежный голосок.

Семинарист скосил глаза направо и, к своему удивлению, увидел домнишоару Эленуцу. Темное пальто делало ее почти невидимой, сливая с ночной темнотой, но свечка в ее руках освещала милое, ясное лицо. Особенно выразительно поблескивали из-под густых бровей темные глаза. Василе сначала не поверил, что это Эленуца, как недавно не узнал родного отца.

— Зажгите, пожалуйста, свечку, а то она у вас потухла, — вновь прозвучал мелодичный голос девушки, поравнявшейся с семинаристом.

Юноша растрогался, растерялся и не знал, что сказать, как зажечь свечку.

Эленуца взяла из его рук свечу, зажгла и вернула обратно.

— Вы… вы… — глухо и еле слышно забормотал Василе.

— Заслоните рукой, а то опять потух нет, — зашептала девушка, заметив, что Василе забыл про свечу.

— Так вы уже приехали? — наконец-то выразил свое изумление семинарист.

— Да. В четверг вечером. В церкви всю службу отстояла, — ответила Эленуца, продолжая идти рядом с юношей.

— А я вас не заметил. Не видел, — тяжело вздохнул Василе. Девушка искоса взглянула на него. Василе был бледен, но выглядел красивей, чем всегда.

— Вы и не могли меня видеть. Вчера я целый день не выходила из дома — очень устала.

Девушка замолчала и левой рукой принялась поправлять пальто. Скорее всего потому, что не смела высказать, что чувствовала, и ждала, что собеседник подхватит разговор. Но семинарист молчал. У девушки округлились глаза, она не сводила с него вопрошающего взгляда.

— Но на всенощной я решила быть обязательно. Меня отговаривали, но я так люблю эту службу! — заговорила Эленуца. Неожиданно голос ее дрогнул, стал грудным. — И ты пел прекрасно, просто замечательно! — вырвалось у нее.

Василе опять промолчал. Он только смотрел на нее завороженным пылающим взором.

Отец Мурэшану остановился в последний раз и прочел Евангелие. Часть людей направилась снова в церковь, часть двинулась к воротам. Светало.

— До свидания, домнул Мурэшану, — произнесла Эленуца, намереваясь уходить.

— До свидания, домнишоара, — ответил юноша, и голос его прервался.

— Вы еще долго здесь пробудете?

— До воскресенья, домнишоара.

— А я уже с пансионом распрощалась, — сообщила девушка и остановилась на полуслове, словно ожидая чего-то.

Но семинарист сумел из себя выдавить только недоуменное «Да-а-а?».

Девушка исчезла в толпе. Василе Мурэшану вошел в церковь, где уже шла заутреня.

С той поры как отец Мурэшану получил приход в Вэлень, ни разу еще не случалось, чтобы в пасхальную субботу церковь была полна народу до конца литургии. Примерно треть толпы возвращалась в церковь, но по мере того, как становилось все светлее и светлее, прихожане один за другим исчезали за дверью. Когда пелся причастный стих, в церкви оставалось едва человек двадцать мужчин да несколько женщин, вторивших священнику. Все остальные поспешно высыпали во двор и бодро, весело шагали по дороге к ближайшему городку, где в пасхальную субботу всегда был обильный базар. Крестьяне из соседних сел пригоняли целыми стадами ягнят. Куры, утки, цыплята, связанные за ноги попарно, кудахтали, крякали, попискивали по обе стороны двух длинных улиц. Горожанки торопились как можно раньше покончить с закупками в великую святую субботу, опередив рудокопов из Вэлень и прочих окрестных сел. Этот народ не привык торговаться, выкладывая деньги с удовольствием и не без хвастовства, и тут же поднимал цены на все товары.