Ион Агырбичану - «Архангелы»

С восковой свечой в руках отец Мурэшану вошел в церковный двор, посветил сыну, чтобы тот не споткнулся о высокий порог, и, непрестанно повторяя: «Доброе утро! Доброе утро!», прошел сквозь толпу мужчин и женщин.

На паперти он задул свечу и, преклонив колена — что делал весьма редко и то лишь перед вечерней и всенощной, — вошел в храм. Иконостас был ярко освещен, и святые на иконах, казалось, ожидали начала службы. Вся церковь лучилась мягким таинственным светом, каким светится она только ночью, освещенная потрескивающими в глубокой тишине свечками.

Дьячок поднялся на правый клирос и, склонив седую голову, раскрыл старинную Библию с закапанными воском страницами. Священник вошел в алтарь. Василе встал на клиросе рядом с дьячком. Началась заупокойная служба. Скорбные голоса пели о беспредельной, нечеловеческой боли, исполненной святого отчаяния и умиротворяющей безнадежности.

Василе, склонившись над древней книгой, запел тропарь:

«И, взяв тело, Иосиф обвил его чистою плащаницею и положил его в новом своем гробе, который высек он в скале».

Мягкий глубокий тенор Василе не раз заставлял глубоко вздохнуть мужчин и вытереть слезы женщин. Но в эту ночь он звучал не нежностью, а глубокой безысходной болью. Василе выпевал каждое слово, и голос его дрожал, словно от слез. Высоко и проникновенно звучали слова утешения, с какими бог-отец обращался к богу-сыну устами пророков. Все менее значимое Василе проговаривал речитативом. Старый дьячок всегда с удовольствием слушал Василе, но в эту ночь смотрел на него будто на небесного ангела. Когда приходила пора читать дьячку, он начинал бормотать себе под нос, торопливо ища в Евангелии нужную строку, которую приходилось отыскивать для него семинаристу.

Церковь мало-помалу наполнялась народом. Мужчины и женщины входили в храм медленно, с той благоговейной робостью, с какой и входят обычно в ночной храм христиане. Но вэленских жителей и тут можно было узнать по нарядной одежде. Однако и они, суетные и легкомысленные на улице, переступив церковный порог, преображались. Видно, какими бы мы ни были, душа наша безотчетно чувствует, где мир, а где храм.

Рудокопы из Вэлень вступали в церковь серьезные и сосредоточенные, слегка побледнев от напряжения, так спускались они глубоко под землю в шахту, словно темные недра земли и светлый праздничный храм в равной мере позволяли им чувствовать близость высшей силы.

Люди все прибывали и прибывали, бесшумные, словно тени. Заняв свое место, никто больше не шевелился. Обычно к каждому вновь вошедшему поворачивают головы хотя бы близ стоящие. Но вэленские рудокопы стояли неподвижно, глядя прямо перед собой. Роста они были среднего, бороды брили, усы носили короткие, волосы тоже. Толстяков среди них не водилось, все как один — сухощавые, смуглые, взором строгие. Носили они белые холщовые кафтаны, глухие рубашки с черным воротом, суконные штаны и безрукавки, расшитые на груди черными замысловатыми цветами. Большинство было в сапогах.

Толпа в церкви становилась все плотнее, и вскоре уже нельзя было различить отдельных людей, виднелось только море голов, а вернее, лбов.

На женской половине было еще теснее. Многие слушали службу, стоя возле дверей, заглядывая в окна. Сдержанность и сосредоточенность царили только среди мужчин. Женщины то и дело с любопытством оглядывались и даже толкались, стремясь продвинуться вперед и занять место получше. Среди дорогих платков виднелись простоволосые головы молодых девушек.

Служба шла неторопливо, торжественно. Отец Мурэшану молился в алтаре, читая ектеньи, и дьячок отзывался: «Господи, помилуй!» или «Аминь!». И вновь плавно текли стихи тропаря, завораживая душу поэзией страдания, веры и надежды.

Верующие внимали службе с большим, чем обычно, благоговением. А может быть, и не благоговением, а просто-напросто позабыв ненадолго свои суетные заботы, отдавшись душой чудесному пению, которое звучало в церкви только раз в году и потому всегда казалось новым.

Глухой шум наполнил церковь, когда четверо рудокопов сняли с железных крючьев висевшие на них хоругви. Настало время выноса плащаницы. Кроме свечей, освещавших церковь, в приделе, заполненном женщинами, вспыхнула вдруг звездочка. И одновременно с ней на мужской половине загорелся огонек. Огоньки умножились, густо засверкали, словно капли огненного дождя, освещая лица православных. Люди парами, кучками стали выходить на улицу.