Ион Агырбичану - «Архангелы»

— Все хорошо, домнишор, все в порядке. Родители поручили сказать, чтобы ты потеплее одевался, а то у нас холодно.

— Лошади готовы, Иеротей?

— Напоены, накормлены, запряжены — хоть сейчас в дорогу.

— Хорошо. Я тоже сейчас буду готов. Вижу, ты хочешь стопочку.

Работник ухмыльнулся, показывая широкие, желтые зубы.

Через полчаса бричка священника из Вэлень прогрохотала через мостик перед трактиром и свернула на ровную и еще влажную от росы дорогу. Иеротей свернул из листового табака толстую цигарку и закурил. Порывы ветра относили в сторону клубы синего едкого дыма.

— Люблю в дорогу свернуть цигарку потолще: закуришь и дымишь себе до самых Делень, — осклабился через плечо Иеротей. Он был весьма благодарен Василе и за стопку ракии и за табак.

Бричка катила по узким и извилистым улицам городка. Кое-где дорога была вымощена речной галькой и мелким булыжником. В этих местах телегу безбожно трясло, и она оглушительно гремела колесами.

Начали открываться лавчонки; в дверях замелькали, принявшись за уборку, юркие мальчики. Покупателей в эти утренние часы было немного. Двухэтажные и трехэтажные дома скоро остались позади, и улица, по которой бежали теперь лошади, была похожа на сельскую. Корчма в самом конце ее была уже битком набита рабочим людом и крестьянами, приехавшими в город.

Однако апрельское утро было и впрямь холодным! Василе поежился и поплотнее завернулся в широкое зимнее пальто, сшитое семинарским портным.

Сколь бы ни был несимпатичен Василе Иеротей, но, увидев его, он как-то сразу успокоился. Усевшись в бричку и укрывшись поверх пальто попоной, он почувствовал себя под надежной защитой и снова ощутил радость возвращения домой. Ему даже показалось, что все домашние, родители и сестры, ласково ему улыбаются. На страстной неделе он вместе с хором будет петь на клиросе, а на второй день пасхи произнесет в церкви свою первую проповедь. Он приготовил ее уже три недели назад и выучил наизусть. Сколько репетировал в темном семинарском коридоре, читая во весь голос и жестикулируя. Прекрасная проповедь! Стоило Василе подумать, что его проповедь будет куда проникновеннее отцовских, как его сердце счастливо замирало, и он представлял себе благоговейно слушающих прихожан, слезы умиления у них на глазах и растроганный шепот при выходе из церкви:

— Каким замечательным священником станет домнишор Василе!

Лошадки бежали рысью, потряхивая длинными жесткими гривами. Просторные сады оставались позади и медленно вращались на горизонте. Вокруг все было тихо, спокойно, и одна только бричка производила нескончаемый шум, гремя железными ободьями и поскрипывая деревянным кузовом. Ни новой она не была, ни только что отремонтированной, эта бричка священника из Вэлень. По всему селу, в которое они успели въехать, грохот ее раздавался как немолчный шум водопада.

Василе нравилось ее сухое дребезжание, под него он начал повторять про себя проповедь. Постепенно увлекшись, он стал произносить отдельные слова вслух, воображая при этом, какими жестами должны они сопровождаться. Сколько раз он слышал в семинарии: «Священник, проповедуя слово божие, никогда не должен думать о себе. Проповедуй не для того, чтобы обнаружить свой талант, а чтобы других наставить на путь истинный». Увы, это требование было слишком трудным для молодого человека. Василе Мурэшану прежде всего предвкушал сладость успеха. Его проповедь — первое выступление перед прихожанами, а кто сможет удержаться и не восхититься собой во время ораторского дебюта?

Ощущая близость родного дома, убеждаясь в своих неординарных способностях, свидетельством которых послужила ему вдохновенная репетиция проповеди, Василе вдруг почувствовал уверенность и уже совершенно спокойно думал о своих надеждах, о прииске, о письмоводителе Родяне и даже об Эленуце. Он тут же стал читать себе вдохновенную, полную оптимизма лекцию по философии. С необычайной легкостью убедил он себя, что подлинная ценность человека не в деньгах и не в социальном положении, а в нем самом. Знания, культура, высокие идеалы — вот наши истинные богатства. Возможно, даже на первом месте чувства человека. Василе уже не сомневался, что невозможно пренебречь его духовными и душевными качествами. Больше того, он был готов потягаться богатством и помериться силами с любым и каждым, и в первую очередь с письмоводителем Родяном, к которому ощущал инстинктивную неприязнь даже при самом лучшем расположении духа.