Каталин Флореску - Якоб решает любить

На следующий день отец и дед нарядились в праздничную одежду, поскольку и подумать нельзя было явиться в будничном. Мать начистила им сапоги, постирала и накрахмалила рубашки. Она обобрала катышки с их сюртуков и запрягла в коляску лучшего коня. Когда они уехали, она провела рукой по моим волосам и сказала:

— Ты подумал о Рамине? Скорей собирайся к ней, она наверняка уже ждет тебя. И не забудь курицу.

— Мам, а почему мы вообще кормим Рамину?

— А ты не хочешь, чтобы кормили? — ответила она вопросом.

— Наоборот! Пусть так и будет всегда. Я хочу каждую пятницу относить Рамине курицу, пока не состарюсь.

Мать пошла на кухню собирать мешок, и я последовал за ней.

— Чего тебе еще?

— Как я родился на самом деле?

Она не ответила, поставила мешок у двери и стала жарить овощи. На некоторое время она вроде забыла обо мне, а потом подняла голову и спросила:

— Да что с тобой сегодня? — И снова занялась овощами.

— А отец и правда мой отец?

Она не подняла глаза, не перестала готовить, а лишь стала делать это еще усерднее. Больше она ничем не показала, что я застал ее врасплох своим вопросом. Тем же голосом, — быть может, чуточку сдавленным, — она ответила:

— Он твой отец так же точно, как то, что он мой муж.

— Это можно как-то изменить?

Ответом мне было молчание.

Возле общинного дома улица была забита колясками, телегами и лошадьми, я сбросил ношу и сел передохнуть под окном. Курица пыталась вырваться, как и все ее предшественницы, но я положил ногу на мешок, и он шевелился, будто в нем бесился злой дух. Мне хорошо был слышен гомон внутри общинного дома, и я даже узнавал отдельные голоса. Голос Матерни, торговца лошадьми, бородатого хитрого дядьки, после нас он был самым богатым в деревне. Голос Зеппля, трактирщика в седьмом поколении, и звали его так же, как шестерых до него. Голос француза Диманша, нашего бургомистра, его предки приехали из Меца. Само собой, голоса отца и деда.

Бургомистру пришлось несколько раз призвать всех к порядку, прежде чем гул стих, скрипнули по полу последние стулья и воцарилась напряженная тишина. Затем он откашлялся и начал свою речь:

— Братья, как вам известно, разразилась война. Польша так долго провоцировала Германию, что ей не оставалось ничего иного, кроме как защищаться. Что это означает для нас, я пока не знаю. Мы живем здесь уже сто семьдесят лет, без нас эта земля не стала бы такой, какая она теперь. Здесь были топи и болота, когда наши предки пришли сюда, дикий, безлюдный край. Кучка румын, живших тут до нас, никогда не смогла бы сделать того, что сдюжили мы. За короткое время мы стали одной из богатейших провинций монархии. Этого добились не румыны и не венгры, а швабы. Если бы тут заправляли они, то здесь до сих пор паслись бы лишь несколько овец и росли бы одни колючки. В такой важный час мы все должны сплотиться и держаться нашей родины, наших корней. Я предлагаю основать Немецкий народный союз Трибсветтера, Женский союз, Союз немецких девушек и Союз молодежи. Союзу молодежи под руководством господина Кирша следует продолжить и ускорить военную подготовку молодых людей. Дабы они смогли как можно скорее вступить в войну за наше дело.

По залу пронесся гул одобрения, потом я услышал, как кто-то отодвинул стул и взял слово:

— С позволения сказать, а кто здесь вообще швабы? Самая малость. Мои предки, как и предки многих из вас, пришли из Лотарингии, некоторые из Эльзаса, из Люксембурга, из Баварии. Ведь нас прозвали швабами просто потому, что Фредерик Обертин и другие погрузились на плоты в Ульме и приплыли сюда. Мой отец всю жизнь говорил, что наш дом построен из бревен от одного из тех плотов. Но разве только из-за этого мы можем называться швабами? Я не знаю, за сто семьдесят лет наша кровь так перемешалась, что уже не разберешь, кто немец, а кто нет.

Снова послышался гул, на этот раз тревожный.

— Это неправда! — крикнул кто-то. — Мои первые предки были французами, но все остальные — немцы. Не важно, швабы они или нет, главное — немцы. Мне этого довольно.

Некоторые в зале поддержали его.

— А разве сам Фредерик Обертин был немец? — спросил другой голос.

— Конечно! — услышал я ответ деда. — Кем же ему еще быть?

— А как писали его имя? — поинтересовался кто-то.

— Звучит как Оберти́н с «Au» в начале и ударением на конце, а это по-французски. А Фредерик? С «k» на конце или только «с»?

Потом я услышал, как кто-то встал, прошел через зал, открыл шкаф, что-то вытащил и с глухим стуком положил на стол.