Марк Еленин: Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая.

— Куда, сссволочь? — задал он обычный свой вопрос и протянул руку, чтобы схватить Дузика за ворот.

— Сам сволочь! — Дузик решительно отбил его руку.

Пупко коротким ныряющим движением вырвал из-за голенища нож. Дузик, не раздумывая, ударил его головой коротко и сильно, точно боднул, — это был удар, которому его научил еще капитан Орлов. Выдержать его не мог никто. Пупко, издав горлом странный булькающий звук, осел на пол, под ноги Дузика, загораживая выход. Поручик оттолкнул штабс-капитана, точно бревно, и бросился прочь...

Он бежал по мощенной плитами улочке, слыша за спиной топот молчаливой, смертельно опасной погони. Преследователи были сильней и тренированней. Его догоняли, он задыхался. Поскользнувшись на каком-то огрызке, Дузик упал и, инстинктивно сжавшись, покатился в сторону, по некрутому откосу, чувствуя все усиливающийся резкий запах гнилых овощей. Падение спасло его. Затаившись за помойкой, в узкой щели между домами, он увидел, как пробежали мимо маленький поручик, за ним с револьвером в руке подполковник — он и бежал с каменным, ничего не выражающим лицом — и последним — незнакомый Дузику, в бриджах и порванной, несвежей рубашке, что надувалась как парус за его спиной. Не успел Дузик решить, что ему делать, как послышались голоса возвращающихся преследователей.

— Напрасно спорите, господа. Он свернул за угол, — горячо убеждал тот, что был в рубахе.

— А я говорю, он здесь! — возражал Петровых, — Смотрите внимательно.

Дузик, энергично работая плечами и головой, полез в кучу отбросов, чувствуя, что его сейчас вырвет, и сдерживая дыхание.

Преследователи, не заметив его, уходили, переругиваясь. Дузик услышал, как сказал подполковник: «Придется искать теперь по всему Константинополю», а Петровых добавил, что ничего, мол, «он от нас не уйдет...».

Наконец Дузик смог вылезти из помойки. От него воняло, как из сточной канавы. Он снял потрепанный китель, вытер подкладкой голову, лицо и руки, обтер кое-как брюки и сапоги и отбросил китель без сожаления. Жизнь осложнялась. Не за себя боялся Дузик, за Кэт. Она могла пострадать — ее могли убить, захватить, держать в плену и издеваться над ней, чтобы отомстить ему. Да, Кэт следовало обезопасить. Но как это сделать, куда спрятать ее, если за пансион заплачено вперед и мадам скорей удавится, чем вернет деньги? Значит, уйти следовало ему. Но куда?

Дузик, невесело раздумывая над будущим, долго и бесцельно толкался на Капалы чаршу, крытом рынке, где можно было легко потеряться. Потом, осмелев и решив испытать судьбу, но соблюдая крайнюю осторожность, вернулся на вокзал Сиркеджи и рискнул выйти на перрон к прибывшему поезду. Он поднес до извозчика две непомерной тяжести корзины молодой гречанке и заработал лиру. Дузик купил теплую лепешку с тмином и, жуя ее на ходу и не чувствуя вкуса, направился через мост в Галату. Он часто оглядывался, резко останавливался — никто вроде бы не шел за ним, не следил. Постепенно Дузик начал успокаиваться: происшедшее начинало казаться ему анекдотическим случаем. Он понимал: так ему хотелось. И вновь заставлял себя вспоминать и лысоголового, и лицо сиплого штабс-капитана, и лица тех, что преследовали его. Нет, это было страшно, этого следовало бояться. И он тоскливо думал о том, что теперешняя константинопольская жизнь становится адом, постоянным. безостановочным кружением, переменой мест, документов и внешности. Страх, рождающийся и крепнущий в нем, теперь останется навсегда и будет преследовать его ежечасно.

Жизнь, наказавшая его дурной болезнью, приготовила ему новое испытание. Дузик решил, что жить не стоит, смысла нет, но с испугом подумал о том, что он вряд ли найдет в себе силы покончить самоубийством. Стреляться ему нечем — давно продал револьвер, это было бы самым простым и естественным; резать себя тупым ножом, взятым у мадам Клейн, было бы пошло; кинуться вниз головой с Галатского моста в грязную воду, в мазутное пятно или нечистоты — после сегодняшнего спасения в помойной ямс — омерзительно...

Так ничего и не решив, Дузик слонялся по городу, кружил по улицам, толкался на набережных и пристанях, бродил в порту — ждал вечера. И лишь только начало темнеть, кинулся к дому: Кэт — умница, она успокоит, найдет выход. Убедившись, что никто не преследует его, Дузик одним махом влетел на второй этаж. Нашарил ключ над притолокой, открыл дверь — комната была пуста. Первая мысль: здесь уже побывали люди лиги. Трясущимися руками он зажег лампу — нет, все лежало на своих местах, и постель не тронута, и старый фибровый чемодан не раскрыт. Но где же Кэт? Она никогда не задерживалась так поздно: в городе с наступлением темноты совсем опасно — убивают, грабят, насилуют, продают в публичные дома и гаремы. Дузик заметался по комнате, ища следы Кэт. И нашел на столе, гае стояла лампа, записку. «Милый, милый поручик. Я встретила близкого мне человека и ухожу. Простите. С прошлым покончено. Спасибо за все. Храни вас Господь».