Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая.

— К сожалению, генерал, я не смогу уделить вам много времени: дела насущные, и несть им числа, — сказал он сухо.

Фон Перлоф, решившись, бросил «Кутеп-паше» последний козырь, идею, которую он вынашивал:

— Разрешите, ваше превосходительство, задержать ваше внимание еще несколько минут? Не могу уйти, не поделившись с вами перспективной идеей.

— Слушаю, генерал, — Кутепов хмуро крутанул ус и с видимым сожалением отодвинул бумаги: — Видите, чем меньше войск, тем более документов. Так что за идея?

— В двух фразах, ваше превосходительство. Раз люди все равно бегут в совдепию, надо засылать с ними своих агентов.

— Мои люди не бегут, — не скрывая раздражения, отчеканил Кутепов и встал. — Бежит дерьмо собачье! А ваших людей вы и посылайте. Хоть в совдепию, хоть к господам союзничкам, хоть прямиком в ад. Честь имею. Простите. Надеюсь увидеть вас перед отъездом.

Дневной зной изматывал фон Перлофа. Серая пыль покрывала разгоряченное, точно натертое кирпичом лицо. Липкий обильный пот, пропитавший одежду, связывал движения. Фон Перлоф с тоской отметил, что стареет и сдает. Как всегда, четко оценивая ситуацию, Христиан Иванович вынужден был констатировать: да, сегодня, на чужой земле, но среди своих он чувствовал себя хуже, чем тогда, в любой из заграничных разведывательных командировок. Почему? Трезвый, натренированный ум фон Перлофа выдавал ему ответ, состоящий из одного слова «обреченность», но все его естество восставало против подобного определения, лишающего смысла все его действия. С этим невозможно было смириться, и, продолжая анализировать положение, в котором ныне оказался он, Христиан Иванович начал приходить к иному выводу: дело не в старости, не в убивающей галлиполийской жаре, дело в том, что он теряет ориентиры. Сегодня он не знал точно, какому хозяину служит и — что было более важно! — какому хозяину должен служить...

Приходили к Перлофу беспокойные мысли и о Ксении. В последние дни она переменилась — возбуждена, нервна, резка. Надо увезти ее. В Белград? На Адриатическое побережье? Подальше от Константинополя, во всяком случае. Хотя здесь он может оберечь ее, сделать все для ее лечения — употребить свое влияние, деньги, силу, наконец. А когда они расстанутся, их разделит тысяча километров и она вновь останется одна — слабая, растерявшаяся, одинокая девочка — единственное родное существо, которое так внезапно вошло в его жизнь. Скорее бы завершились переговоры и штаб переехал на Балканы. Но сколько еще ждать этого? И вправе ли он рисковать здоровьем Ксении, ее безопасностью? Не эгоизм ли это — желание не расставаться с ней?

Обдумывая эти проблемы, фон Перлоф занимался, разумеется, обыденными делами. Он посетил штаб корпуса и разведотдел, где беседовал со старшими офицерами и получил возможность ознакомиться с документами, из которых самыми интересными для него оказались донесения осведомителей о положении частей, находящихся в «Голом поле». Кутепов уповал на устав и железную дисциплину, однако настроения солдат и части офицерства внушали серьезные опасения. Не дай бог какой-нибудь искры! Лагерь, точно пороховая бочка, в секунду взлетит в воздух. Самоуверенному Александру Павловичу следует дать своевременный совет — пусть он выпускает пар потихоньку и не препятствует наиболее ретивым вернуться в совдепию.

Фон Перлоф столкнулся в штабе и с человеком, которого после Крыма заставил работать на себя. Они сумели обменяться несколькими фразами, договориться о встрече. На эту встречу фон Перлоф и направлялся, проклиная и не ослабевавшую даже к вечеру жару, и «белые рубахи», и всех этих одинаково черномордых турков, греков, евреев, армян — и бог знает кого еще! — что, гомоня и толкаясь, заполняли улицы без названий и дома без номеров, собирались в очередях за водой у пересыхающих фонтанов, орали друг на друга, ссорились и мирились, совершая свои копеечные сделки возле мелочных лавок и шинкарен, кофеен, — один аллах ведает, как называются эти жалкие, крысиные норы! Впрочем, и соотечественники не отставали — как же без трактира на берегах Мраморного моря! Извольте посетить — корчма «Пронеси, господи!», только для господ офицеров. Точно: гульба, выкрики, нестройные голоса корниловцев горланят свой марш: «За Россию и свободу если в бой зовут, то корниловцы и в воду, и в огонь пойдут!» Боже, кто может спасти, сохранить армию?!

Фон Перлоф выбрался из лабиринта кривых улочек — Галлиполи кончился — и пошел к западу. Здесь, примерно в полуверсте от города, на склоне холма, обращенного к проливу, на кладбище находили последний приют многие жители «Голого поля». Здесь, миновав три кипарисовых креста, у креста железного, изготовленного в мастерских технического полка и водруженного на могиле неизвестного Перлофу генерал-майора Орлова, и должен был ждать Христиана Ивановича «его человек», освещавший всю галлиполийскую ситуацию и прежде всего деятельность Кутепова... Могил было предостаточно, многие — совсем свежие. Вид их окончательно испортил настроение генерала. Вырытые как попало, без плана и порядка, наспех, они затрудняли ориентировку. Наконец, фон Перлоф заметил три кипарисовых креста и направился к ним. Из-за могилы шагнул ему навстречу человек. Это был капитан Калентьев.