Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая.

Баязет»

Все происшедшее с ним в последнее время представлялось князю Андрею как тяжелая болезнь. Ему казалось, он катится с высокой горы — все падает, падает, не в силах управлять собой, протянуть руку, чтобы ухватиться за что-нибудь, задержать это гибельное падение, остановить его хоть на миг.

Где-то в далеком далеке осталась юность в особняке на Малой Морской, культ деда — генерал-майора, героя войн конца прошлого века. И Андрей стал офицером, а военная служба — его профессией. Он поднимал солдат в наступление, сам не раз с винтовкой наперевес и с папиросой в зубах ходил в атаки, стрелял, рубил саблей, колол штыком. Ненависть к революции руководила им. Куда она девалась теперь? Где он ее растерял? Что пришло ей на смену? Другая ненависть? К самому себе, ко всем тем, кто его окружает сегодня?..

Андрей очнулся и недоумевающе посмотрел по сторонам. Был яркий полдень. Солнечные лучи били из всех щелей в стенах и потолке. В лучах плавали золотистые пылинки. Он находился в каменной клети, где все было из серого камня: стены, камни-кровати, камни — стол, стулья, камни-печи, камни-полки. Над головой крестообразно натянутая проволока. Поверх нее навалены тростник, сухая морская трава, земля и глина. Крыша протекала при малейшем дожде. Сейчас сквозь дыры сияла голубая синь. Он находился в Галлиполи... Все вставало на свои места. Соседний топчан пустовал. Капитан Калентьев удрал пораньше. Тем лучше: никто не станет приставать с разговорами.

Досаждали клопы. Огромные, ленивые от сытости, они казались вездесущими: падали с «крыши, гнездились в каждой расщелине, кишели в кровати, вперемешку с мухами ползали по столу и по полу. Клопы были какие-то особые — крупные, удлиненные, с веретенообразным туловищем. Андрей испытывал физическую боль и отвращение. Он попытался вступить в борьбу с клопами, но тут же отступился, признав свое бессилие. К тому же раздавленные клопы испускали такой стойкий и отвратительный запах, что Андрей готов был ежеминутно мыть лицо и руки. Так он оставил борьбу. Смирился. Единственное, чего он не мог вынести, — когда клопы ползали по его лицу. Но, словно сговорившись или направляемые кем-то, клопы старались начать свое путешествие именно с его головы. Андрей, не в силах подавить чувство гадливости, просыпался и вскакивал, отряхиваясь, точно пес, вылезший из воды. Каждая ночь превращалась в кошмар. Ему казалось, он сходит с ума. Капитан Калентьев раздобыл — а скорее всего, украл где-то в штабе карту Европы и отдал ее Белопольскому, утверждая, что турецких клопов притягивает чистая бумага. Андрей укрепил карту над головой. Клопы с удовольствием ползали по ней табунами... и по лицу Андрея тоже. Лучше о них не думать. А о чем думать?.. Он один уцелел и остался в этом страшном, враждебном ему мире...

Идти было некуда. В городе жарко, душно, пыльно. Думать ни о чем не хотелось. Медленно кренился потолок. Следовало заснуть или немедля напиться. Но спать далее казалось немыслимым, а пить было не на что. И даже лепешку черную купить не на что — ни одной драхмы, ни одной лиры, черт бы их взял, ни одного пиастра... Все, что оставила ему перед смертью Мария Федоровна Кульчицкая и что он продал, исчезло, улетучилось, испарилось... Он вспомнил, как спокойно и достойно умирала на полу константинопольской лачуги старая генеральша, а он молил бога, чтобы бог смилостивился и спас ее — сохранил жизнь единственному существу, связывающему его с этим подлым миром. Андрей приносил богу клятвы, одну страшнее другой, но бог не услышал его и не принял ни одной из обещанных им жертв. Тем хуже для бога, допустившего все, что переживают здесь, на чужой земле, русские беженцы. Ведь все тяжкие испытания, выпавшие на долю белой армии, делят с ней и невинные женщины, дети, старики!..

Огромный клоп упал с потолка и проворно побежал по лбу. Андрей сбил его щелчком, но на пальцах остался зловонный, тошнотворный запах... Мысли путались... Чувство позора, захватившее его целиком, пришло тогда, когда наконец началась выгрузка и конвойные офицеры у трапов самолично определяли: кто — чины армии, кто — беженцы и кого куда надлежит отправить. В сумасшедшей, осатаневшей от всего пережитого человеческой каше разыгрывались трагедии, разрушались семьи, и люди теряли друг друга навсегда. Военных уводили на другие причалы — для перегрузки на суда. Был оглашен приказ главного командования: чинами русской армии остаются солдаты и офицеры. Все иные считаются беженцами. Представители французских оккупационных властей быстро и споро сбивали группами беженцев, объявляли: лишь те эмигранты, которые не претендуют на помощь властей, обязуются жить на свои средства и готовы дать в этом подписку, могут располагать свободой передвижения (в рамках города, разумеется), все иные отправляются в специальные лагеря. Андрей стоял точно в столбняке. Безжалостные серые глаза его стекленели, губы нервически дергались. Левая рука, ограниченная в движениях после ранения, непроизвольно оглаживала грудь, чтобы успокоить боль от десятков длинных игл, которые кололи его сердце. Если б не Мария Федоровна, бессильно повисшая на нем, вероятно, он сделал бы что-то непоправимое, открыл огонь из револьвера — в своих, во французов, в себя. Или в генералов — Кутепова, Туркула, Скоблина, безучастно стоящих неподалеку.