Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая.

— И они не посадили его?

— Более того! В чести он. И подписал, среди других, известное обращение к нашим солдатам и офицерам, призывающее к возврату на родину. Вот так!

— Но!.. Это!.. Это смелый и твердый шаг, требующий мужества!

— Для меня последствия его малообдуманного шага оборачиваются здесь чуть не позором.

— Но почему, объяснитесь же!

— Извольте. — Имя и отчество профессора по-прежнему не вспоминались. — Белград — большая деревня, однако здесь центр эмиграции нашей, ожидающей приезда днями Врангеля. Державная комиссия дает нам всего четыреста динаров ежемесячно. Гроши! Стыд!.. Страшно то, что все командные посты захвачены тут сторонниками «черной сотни». Они правят бал: возвеличивают и ниспровергают, неугодных преследуют, лишают «размена», высылают во французские колонии, имеют место убийства. Слово «милюковец» звучит здесь с той же окраской, как «комиссар» и «большевик». А тут еще и эта декларация! Всяк в нос тычет. Я отстранен от дел совершенно, хожу в париях.

— Ну, а дети ваши, что с ними?

— Ничего не знаю. Хочу верить, живы, разбросало по свету... Хотя Ксения... Мир праху ее: она-то уж, вероятно, погибла в Крыму.

— А прислуга? Арина, если не ошибаюсь?

— Потерялась в суматохе и содоме бегства.

Помолчали скорбно.

— Но почему бы вам в одну из европейских столиц не перебраться, Николай Вадимович?

— Минуты жду! Друзья и сторонники в Париж зовут. Там атмосфера другая. Хочу, однако, приезда главнокомандующего дождаться: последняя надежда сведения о сыновьях получить, оба известны в армии были. А вдруг? Случай! Один шанс из тысячи.

— Да, — согласился Шабеко. — Случайности в истории имеют громадный смысл. Скажем, если б солдаты, вовремя прикатившие пушку Бонапарту в один из дней вандемьера, задержались пропустить по стаканчику вина, не было бы ни Аустерлица, ни самого великого полководца. Многое в нашей жизни определяет Случай. И все же — уезжайте отсюда, — чем скорее, тем лучше. В Сербии тяжелый воздух. А с приездом Врангеля хуже станет.

— Все может быть, профессор, — имя историка все не вспоминалось. — Приедет и приказ издаст: никакого переселения. Тогда мне один путь — на «дно».

— Что сие значит?

— Общежитие для неимущих беженцев в сараях старого трамвайного парка. Тут и столовая — пять динаров обед и чай. Впрочем, кипяток по утрам и вечерам бесплатно! Мытье — под краном во дворе, хлеб — в соседней лавчонке. Одно слово — «избеглицы». Хотя, признаюсь, боюсь я новых переездов, профессор. Из Константинополя случилось мне с большой группой беженцев на французский корабль быть погруженным. Мы радовались: и судно пристойное, и европейская команда. Однако в открытом море разгорелся скандал. Кто его начал — неизвестно. Говорили, один из офицеров обидел — а может, и ударил, кто его знает? — матроса. За того вступился товарищ и сбил с ног офицера. Возникла драка. Пошли в ход и ножи, и прочее. Наши кричат: «Круши! Ломай черепа! Бей большевиков!» А французы свое. А потом забастовку объявили: «Не повезем белую сволочь!» Представляете, профессор? Вот вам и республиканцы!

«Что он, как попугай, заладил: профессор, профессор! — невольно подумал Шабеко. — Да он просто имя мое забыл».

— То, что вы рассказали, князь, — сказал он, — ужасно. Хотя, как мне представляется, типично и весьма симптоматично для нашего времени, ибо иные эмигранты зачастую ставят себя в особое положение перед другими людьми, к коим не испытывают ничего, кроме презрения. Разве я не прав?

— Ну разумеется, разумеется, — согласился Белопольский. — Но что это я все о себе? Что привело вас в Белград, профессор?

— Вы запамятовали, князь, — меня зовут Виталий Николаевич.

— Помилуйте, с чего вы взяли?! Я отлично помню!

«Врет, уж точно врет», — определил Шабеко. Он рассказал о продаже ссудной казны и о тех надеждах, которые он возлагает на вмешательство общественности. А теперь, после их встречи, — и на вмешательство князя.

Белопольский скорбно покачал головой:

— Ни на меня, ни на здешние общественные силы не надейтесь. Монархисты уже высказались за продажу, спор идет лишь о том — продавать казну разом или частями. Но почему вы ввязались в это дело?

Шабеко достал давнее письмо, подписанное Кривошеиным. Белопольский пробежал письмо и сказал безапелляционно:

— Это липа, Виталий Николаевич. И подпись Александра Васильевича поддельная. Плохо подделана, я знаю, как подписывается Кривошеин, можете не сомневаться.