Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья

Оставшихся денег в Париже едва хватило на обед. Но все же, придя в себя, он решил, что в создавшейся ситуация помочь ему могла только церковь. Других вариантов у него не было. Николай Вадимович отправился на рю Дарю. И даже скорее, чем надеялся, был принят митрополитом Евлогием (имел благожелательный разговор, который, к сожалению, окончился чуть не спором и предложением «ехать искать своих единомышленников в Белграде...»).

Тогда уже вовсю «гуляла» церковная распря, начавшаяся еще в 1921 году, на съезде в Карловцах, который по цензу самого патриарха Тихона был объявлен «не выражающим официального голоса русской православной церкви». Указ Тихона укрепил оппозицию. В Карловцах «правил» бывший митрополит Киевский Антоний. У него в руках находились тысячи прихожан, семинария, церковный суд и ряд церковных учреждений, монастырь, названный «Сербским Афоном», и еще тринадцать монастырей; его поддерживала группа влиятельных русских эмигрантов-монархистов. Евлогий считал Антония «детски наивным в политических вопросах», его автономию — преступной и раскольнической. Между двумя церковными партиями имелся ряд непримиримых противоречий. Основное — об отношения церкви к династическому вопросу: подлежит или не подлежит он обсуждению церковного собрания, могут ли духовные лица за границей выступать от имени русской церкви? Каждая группа, как водятся, осталась при своем мнении. С течением времени споры усиливались, возрастали непримиримые расхождения. В Париже Евлогий образовал свое Епархиальное управление, имеющее двенадцать церквей, высшую духовную школу, Сергиевское подворье. Обеспечил поддержку Маклакова, Гирса и других богатых жертвователей и благотворителей, помогающих ему против Карловацкого синода. Объявил Антония и его духовенство «лишенными благодати», а все его акты — недействительными...

По поводу действий Карловацкого собора и вышли недоразумения у Белопольского в беседе с Евлогием. Не оценивая деятельности Антония, он (вот она, невоздержанность! В его-то положении...) высказался лишь в том смысле, что собор оказывал помощь и духовную поддержку всем начинаниям великого князя Николая, которого он, Белопольский, боготворил и всегда боготворить будет. Этого оказалось достаточным, чтобы Евлогий, посчитав его, вероятно, послом Антония, предложил ему поездку в Белград — к своим. Такая промашка! А все любовь к разговорам, привычка к дискуссиям. Сидел бы и молчал лучше. Так не повезло!..

Искренне пожалев отца вчера, Ксения думала теперь о нем уже как о постороннем. И не с жалостью — с неподдельным удивлением. Когда он пришел в себя и отоспался, все вернулось на круги своя. И выяснять отношения князь Белопольский принялся первым, несмотря на все нежелание дочери. Он хотел расставить все точки над «i» — таков был новый, непреложный закон его жизни (были ли в ней вообще законы?). Николай Вадимович попытался объяснить, как он нашел Ксению, как узнал, что она подле княгиня Мещерской. «А собственно зачем? — холодно поинтересовалась Ксения. — С какой целью? Ведь наши отношения не давали вам, кажется, права?» — «Я — отец, ты — дочь моя, — безапелляционно ответил он. — И долг твой дочерний...» — «Не надо о взаимных долгах, отец! Я считаю себя свободной...» — «Ни слова более! — воскликнул он с полным и искренним отчаянием. — Ты что же, гонишь меня?» — «Но это вовсе не мой дом, пойми. Я здесь служанка». — «Вечно ты усложняешь Ксения. Побуду два-три дня и...» — «Не может быть и речи! Княгиня Мещерская не потерпит...» — «Мещерская? Вера Кирилловна?.. Да я сам поговорю с ней!» — «Твое дело. Только не рассчитывай, пожалуйста, что я стану тебя представлять ей. И жить с тобой не хочу». — «Спасибо, доченька, за все спасибо, за хлеб-соль... Надеюсь, в этом доме найдется уголок для меня на несколько дней и без твоих усилий. Мир не без добрых людей...»

И Николай Вадимович, конечно, остался. Княгиня Вера, растроганная, по-видимому, его рассказами о последних минутах Николая Николаевича, дала ему комнату. Обитатели дома смотрели на него снизу вверх, как на особого представителя, удостоившегося чести присутствовать при последних минутах великого человека. Его расспрашивали о новых и новых подробностях, соблюдении каждого обряда, о реакции великой княгини и ближайшего окружения. Белопольский совершенно освоился в Русском доме. Большую часть дня и все вечера он проводил в обществе американки. Между ним и Доротеей, несомненно, уже возникли какие-то отношения.