Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья

— Встаньте, отец... Неудобно, — Ксения протянула ему руку, и он, со старческим кряхтением и каким-то хриплым клекотом в груди, поднялся. С тяжелого пальто натекла лужа. Лицо тоже казалось мокрым, будто его поливали сверху — с мокрых волос струйки воды быстро текли по бороде, исчезая за мятым воротом пальто. Сколько же времени он провел на улице, под дождем?

— Идемте... Обопритесь на меня, отец. Оставьте пальто здесь.

— Да, да... конечно, — бормотал он, захлебываясь словами. — Я сам... Сам... Минутку... Я... Я... — Он повис на ней, обняв за плечи, и они стали медленно, со ступеньки на ступеньку, подниматься на третий этаж. А вслед им по белому мрамору лестницы, по розовому бархатному ковру тянулся грязный след.

— Подожди, дочь — задыхаясь, сказал Белопольский, добравшись до площадки и повиснув на перилах. — Я... только... дух... секунду... переведу... — И наконец, справившись с дыханием, закончил: — Прости... прости. Мне лучше... сейчас... Ох!

И эти почти бессвязные слова старика, у которого не хватило воли ни на слово больше, ни на жест, обожгли Ксению жалостью такой силы, которую она не испытывала никогда в жизни, не хотела показывать и сейчас, ибо уже подсознательно продолжала не верить отцу — как не верила ему никогда. Ксения с трудом сдержала себя (ей захотелось успокоить и как-то утешить отца, уверить, что он не одинок — она, его дочь, с ним, она готова, несмотря на все обиды, прийти к нему на помощь...). Прежде всего следовало вернуть ему человеческий облик, помыть, обогреть. Накормить, наверное. А уж потом выяснить, что произошло. Чего он лишился? Кто превратил сановного барина в бродяжку?

Ксения привела отца к себе. Дала халат, заставила сбросить все мокрые обноски и принять ванну. Он выбрался из туалетной комнаты и упал на пороге. Нет, судя по всему, Николай Вадимович на этот раз не играл роль, а действительно нуждался в помощи. Он отказался от врача и от еды — Ксению это лишний раз убедило, что отец действительно плох. Она постелила ему на тахте и, как ребенка, уступчивого и податливого, уложила под невесомое шелковое одеяло в кружевном пододеяльнике. Полежав несколько минут с закрытыми глазами, Николай Вадимович сказал, хрипло преодолевая одышку: Ты вернула... меня... к жиз...ни... Благо... благодарю те... бя, — он замолчал. Лицо его посерело. Из прикрытых припухшими веками глаз текли слезы. — Но я... Я дол... жен рассказать... тебе. Я был при нем до... пос...ледней мину...ты.

— При ком? — удивилась Ксения.

— Императорском вы...вы...сочестве. В Анти... в... Антиб.

— Вы должны поспать, отец, — строго сказала Ксения. — Все остальное вы мне расскажете потом.

— Хорошо, — пробормотал он и тотчас заснул. Дыхание стало ровнее, хрипы превращались в легко похрапывание.

Утром Ксения застала отца совсем больным: вид потерянный, глаза опухли от слез. Он неотступно возвращался к одной и той же теме — смерти великого князя.

Превозмогая рыдания, полный священного трепета, Белопольский несколько раз принимался рассказывать о трагических событиях — и тут же замолкал, глаза наполнялись влагой, из горла вырывались булькающие, клокочущие звуки. Князь долго откашливался, вытирал слезы, и все начиналось сначала. Ни заставить, ни упросить его помолчать Ксения не смогла. С непонятным мазохизмом Николай Вадимович возвращался к прежней теме. Ксении казалось. Что у отца нечто вроде помешательства. Она покорно решила выслушать все волнующие больного подробности.

Оказывается, уже с весны прошлого года стал сдавать могучий организм великого князя, и тот все чаще чувствовал приступы слабости. С наступлением октября, по совету врачей, он переселился с семьей в Антиб, на дорогую его сердцу виллу «Thenard», где, кажется, еще совсем недавно жил бодрый, здоровый, полный сил и планов. Инкогнито. Под фамилией «Борисов».

Князь Белопольский, среди других приближенных, устремился следом за своим кумиром. Это был его высший долг. Он не раздумывал ни минуты.

В середине декабря стало сдавать могучее сердце великого князя и его снова, с большим трудом, уложили в кабинете на диван. Он крепился изо всех сил: лежал, укрытый белой буркой, приглашал к разговору то одного, то другого. С какой любовью вспоминал он Петербург, все с ним связанное и свой дворец на Невской набережной, подле Троицкой площади, построенный полукружьем к домику Петра I, с колоннами и куполом, венчающим здание. Таким красивым, особенно если смотреть на него с противоположного берега Невы, от Зимнего дворца. С восторгом истинно военного человека вспоминал он развод караулов, парады и высочайшие смотры. И свою полководческую работу в Ставке («Это только представить себе — полководческую! — подумала Ксения, не считавшая нужным перебивать отца: поуспокоился будто, пусть говорит. — Хорош полководец! Две армии погубил, столько лет прошло, а его по-прежнему все полководцем считают. Чудеса!»)