Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья

Анохин уже четыре дня подрабатывал переводом мемуаров какого-то политического деятеля на французский язык. Кто автор — не говорил, оправдывая согласие на эту работу тем, что его автор принадлежал к концу прошлого века и, судя по воспоминаниям, решающего влияния на российскую политику не оказывал. Короче, это была вздорная, никому не нужная книга. Политик аванса не дал, но обещал заплатить хорошо. Анохин рисковал, конечно, потерять время, но других предложений попросту не было...

Ксении импонировало искреннее желание журналистов помочь ей. И то, что Анохин сдерживал Грибовского, репортера по призванию, который успокаивался лишь тогда, когда в интересующих его вопросах не оставалось «белых пятен».

Придя в редакцию — усталая, старающаяся скрыть неудачу, ибо ей отказали в месте, на которое она понадеялась, — Ксения застала обоих журналистов. Они ждали ее и обрадовались ее приходу, потому что собирались идти на толстовский вечер, где должен быть цвет русской эмиграции и ожидается жаркая дискуссия об отношении русских людей к жизни. Лев немедленно принялся складывать перевод. Грибовский, дописав какую-то статью, прочитал ее и, смяв, бросил в корзину, заявив, что ложь у него никогда с первого раза не получалась, перепишет завтра: не умрет Поляков от того, что заметка появится в полосе с опозданием на сутки.

Ксения, как обычно, присела в продавленное кресло (Лев недавно достал его где-то и приволок специально для нее, выбросив один из столов вместе с сотрудником в другой кабинет) и принялась листать газеты. Через четверть часа они уже спускались на улицу.

Они пришли в довольно большой зал в Латинском квартале на рю Дантон, снятый для дискуссии Тургеневской библиотекой, когда он был уже почти заполнен. Никто, правда, еще не занимал места. Большинство стояло группами, некоторые ходили по двое-трое длинным коридором, опоясывающим полукругом зал. И впрямь, как предсказывали журналисты, здесь собралась почти вся просвещенная часть эмиграции. Анохин и Грибовский, раскланиваясь направо и налево, объясняли Ксении:

— Видите, человечек, напоминающий жука? Чернявый такой, спорщик непобедимый? Это Ремизов, писатель.

— Правее Алданов витийствует. Автор исторических романов, скептик. В жизни и литературе.

— Я читала кое-что, — неуверенно произнесла Ксения.

— Все и не стоит, — заметил Грибовский. — Его фамилия Ландау. Отсюда и вечная мировая скорбь!

— Толя! — остановил Анохин. — Зачем запрещенные приемы? Не стыдно?

— Я же не о национальности, а о сути явлений. Как филолог. Разве тебе непонятно, дружок?

— Скажи, вырвалось для красного словца, и я пойму.

— Я сказал то, что хотел.

— А грузный такой, мрачный, с большими глазами — кто это? — -Ксения словно играла. — Это тоже писатель?

— Куприн. Конечно, вы читали его, — сказал Анохин, — самый крупный у нас после Бунина. Повести «Молох», «Поединок», «Яма», помните? Вот Александр Иванович, собственной персоной.

— Признаться, я его другим представляла.

— Он и был другой, Ксения Николаевна. Теперь гнет, душит его эмиграция. Все о родине мечтает. Говорит, уеду в Россию. Вернулся же Толстой — граф, а не съели его большевики. Толя! — позвал он, обернувшись. — Куда ты подевался?

— Он у окна! Беседует с представительным, изысканным и старомодным господином. И его я не знаю.

— О Ксения Николаевна! Это Василий Иванович Немирович-Данченко. Двести томов выпустил — рекордсмен, как Дюма!

— Данченко я просто не узнала, Лев Федорович. Он брат мхатовца Владимира Ивановича, правда?

— Совершенная правда. Анатолий вот опять исчез. Что за натура! Пока не обскачет всех нужных людей, не успокоится.

— А мимо идет Михаил Чехов, актер. Не так ли? И не предполагала, что разом возможно увидеть стольких знаменитостей. Как хорошо, что вы меня вытащили. А я все среди офицеров, разорившихся купцов, чванливых аристократов. Думала, это — эмиграция. А она вот! И совсем другая, как в «Шатле».

— Идемте, сядем. Сейчас начнут звонить, Ксения Николаевна. Мне радостно слышать все, о чем вы только что сказали, поверьте. Во всякой жизни, как у монеты, есть две стороны: орел и решка. Чтобы судить о жизни, надо знать обе.

— Вы обязательно станете водить меня на такие собрания, Лев? Мне не важно совсем, о чем эти люди начнут спорить. Мне их воздух необходим.

— Да, да, разумеется, — Анохин озабоченно оглядывался, и поэтому ответил поспешно: — Не понимаю, куда он смог подеваться: мы же договорились начать работать только в перерыве. Что за привычка?! Как он нас найдет? Вот первый звонок. Надо сесть поближе, не то ничего не услышим, акустика здесь ужаснейшая. Идемте же.