Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Расплата. Книга четвертая

— Помогите ему вспомнить, — приказал Деревянко, и мощный точный удар одного из охранников в челюсть сбросил Альберта со стула.

Альберт заставил себя встать и вновь сел на стул. В голове гудело...

— У меня не было связи с белоэмиграцией. Я работал против белоэмиграции, — сказал он.

— Придется все вспомнить, — ухмыльнулся Деревянко. — И не вздумай утаивать и что-нибудь врать. Почему ты не сообщил о встрече с Шабролем по дороге сюда? О чем вы сговаривались? Какие инструкции ты получил от него?

— Это была случайная встреча. Он екал сюда же.

— Я знаю, куда он ехал. С ним будем разбираться отдельно. Тебя переведут в другую камеру, дадут бумагу. И сутки сроку. Придется написать все, мой дон Лопес. И подробнее о твоих московских связях: кто посылал, с кем в паре, какие давали задания. Договорились?

— Я напишу, — внезапно согласился Венделовский.

— Вот и чудненько, — обрадовался Деревянко. — Значит, до завтра. Уберите подследственного.

Они остались вдвоем с Монкевицем, который с нескрываемым удовольствием наблюдал за сценой допроса. Деревянко спросил строго:

— Ты готов? Понял, что от тебя требуется?

— Вам остается только дать указание. Я напишу все, что понадобится для следствия.

— Ну, молодец! С тобой приятно работать. Я скажу, когда тебе приступить к делу.

«Это конец, — думал в своей камере Венделовский. — Монкевиц с его гнусной рожей, оказавшийся на допросе, — это самый плохой знак, это конец. Он даст любые показания, какие будут угодны Деревянко. Но почему? Зачем я понадобился вдруг как враг, поумовец, троцкист?»

Он не мог понять. Жаль, что он так и не увиделся с Шабролем — ведь он тоже мог быть где-то поблизости и мог бы дать умный совет. Впрочем, нет, новая встреча с Шабролем погубила бы их обоих. Ведь и на его шею накинута петля. А может быть, это просто провокация, очередная ложь и Шаброль спокойно работает, останется жив. А ему пришел конец, это ясно.

Он принялся машинально писать в тетрадке, которую принесли в камеру: «конец, конец, конец...»

Нелепо гибнуть так лишь оттого, что Деревянко должен отчитаться в успешной работе: он раскрыл очередного врага народа, троцкиста, поумовца. Они там в Москве все с ума посходили в погоне за троцкистами, Зачисляют в их ряды кого угодно.

Черт возьми! Вероятно, это и есть причина его гибели: желание Деревянко выглядеть отличным работником, проницательным чекистом, от которого не укроется никто.

За почти двадцать лет закордонной работы у Венделовского не было ошибок. Промахов не было. Может, сказывалось и везение, но оно ведь не могло объяснить всех удач, всех отлично выполненных сложнейших операций. И на этот раз все началось открыто и обыденно, а выросло в смертельную опасность, в его полную зависимость от воли и желания другого человека, который однако был многократно страшнее всех его прошлых врагов типа Климовича, Перлова, Врангеля и всех, всех, всех.

Бежать невозможно. Оружия у него нет. Иначе он сам пулей положил бы конец всей этой ужасной истории. Сидеть и ждать смерти? И уйти из жизни запятнанным, с клеймом предателя? Нет, этого он не сделает. У него есть возможность оправдаться. Он напишет всю правду о себе, о товарищах, о Деревянко; Тетрадь надо спрятать, потом ее найдут. А сейчас — пока есть время — надо писать, писать всю правду...

Он писал весь день. Вся его жизнь уместилась в этой тонкой ученической тетрадке. Его родные, люди, с которыми жил рядом, друзья, враги — все они собрались здесь на листочках тетради.

Он писал взахлеб, как одержимый. О Деревянко, о той первой встрече в Карловых Варах, когда он почувствовал в нем чужака, о том, что таких людей нельзя подпускать к чекистской работе. О Шаброле, своих связных, о товарищах, которые появились здесь, в боевом отряде. Он будто прощался со всеми, находя в этой исповеди самые правдивые, самые точные слова.

К вечеру, до крови срывая ногтя на руках, он отодрал кусок плинтуса у стены и засунул в щель тетрадку, скатав ее в тонкую трубочку.

Когда за ним пришли, он был спокоен.

— Ну, написал? — спросил Деревянко, едва Альберт переступил порог его кабинета.

— Нет, не получается, — как можно ленивее ответил Венделовский. — Не знаю, что писать. Вы лучшее Монкевица попросите, он напишет, что нужно.

— Ах ты, мразь! — заорал Деревянко. — Чем ты занимался целый день? Ты же писал, охранник видел!

— Это ему показалось, — так же спокойно ответил Венделовский. — Я вовсе не умею писать...