Кристофер Мур - Венецианский аспид

Грациано сделал к еврею лишь один шаг, когда прямо из-под ног Саларино, из канала, взметнулась громадная змея – и встала стоймя, будто вскарабкалась сквозь воду. Передними когтистыми лапами она сдернула мышцы с обеих рук Саларино, будто перчатки, а задними располосовала ему бедра до кости. Он даже не успел упасть. Тот крик, что Саларино сочинял, прервался – змеиный хвост распорол ему горло до шейных позвонков. Без малейшего промедленья она прыгнула вместе с фонтаном воды из канала на пятнадцать футов по стене дома, описала по ней дугу над головой Шайлока и рухнула, широко раскрыв пасть, на Грациано, который только поворачивался бежать. Ртом она поймала голову его целиком и крутнулась в воздухе, как огромная рыба на крючке, – и грянулась обратно в канал, утаскивая под воду и Грациано. Саларино расплылся по брусчатке комковатой кляксой мяса, крови и костей и медленно потек с дорожки в канал. Секунду спустя поверхность вспорола когтистая лапа и уволокла труп с собой.

Шайлок стоял, весь дрожа, весь в крови и ледяной воде, и смотрел, как успокаиваются воды, а у другого берега расплывается кровавое пятно.

– Пирожок бы пришелся кстати, – заметил он окружающей пустоте.

Он пнул кинжал Саларино в воду и поспешил своей дорогой, держа глаза широко раскрытыми. Они сохли на пронизывающем ветру, но он боялся даже моргнуть, чтобы в краткий миг тьмы снова не увидеть эту тварь из канала.

Для Антонио утро растянулось далеко за полдень – все это время он пытался стряхнуть с себя похмелье после ночи разгула и алиби у синьоры Вероники. Бассанио изъял его из борделя наутро и приволок к себе на квартиру, но свет, звук, воздух и сожаленья по-прежнему были слишком болезненны, а от Грациано и Саларино никаких известий о том, что им ответил жид, пока не поступило.

Бассанио не переставал топить очаг и вываривал все надежды из курицы – обещая некий целебный бульон по рецепту, сварганенному для него нянюшкой в детстве, – но, несмотря на всю его суету и покаянное бормотанье, неудача его в призыве Порции на выручку только раздражала еще больше.

При встрече она ему сказала:

– Шесть тысяч заплатила б я ему – и вексель уничтожила; эту сумму удвойте иль утройте, чтоб такой прекрасный друг из-за вины Бассанио не потерял и волоса [257]. Но пока не выйду я замуж за того, кого мне изберут проклятые ларцы, у меня в распоряженье лишь то, что мне выделяют на поддержание Бельмонта. Если только я не обращусь к сестре, а она на Корсике, но раз вам нужны дукаты через неделю, боюсь, мое прошенье даже не успеет до нее дойти. Для вас, для друга вашего я готова сделать все – но я не могу предложить вам состояние, коим не располагаю.

Бассанио поднял взгляд от котелка, в котором помешивал бульон.

– Может, жид смягчится. Может, он научился доброте с тех пор, как его дочь пропала.

– Милосердие его было б радушнее, не сбеги его дочка с нашим Лоренцо, – ответил из-под одеяла Антонио. Он сидел, закутавшись с головой, на диване, прячась так от света и прочей жестокой действительности.

В дверь легонько постучали.

– Ну вот, – сказал Бассанио. – Должно быть, это Грациано с Салом.

– Потому что они известны тем, что робко стучат в дверь, прежде чем войти, – промолвил Антонио, однако на протеже сарказм его пропал втуне.

Бассанио открыл дверь.

– Пришла обезьянка со шляпой Грациано.

– Обезьянка?

– Говорит, его зовут Пижон.

– Говорит? – Антонио обезьянки нравились. Он чуть было не взглянул сам. – Обезьянка так сказала?

– Ну, не совсем, но на ней ошейник, а на нем медная табличка, и там сказано «Пижон». О, глядите, у него в шляпе записка. Не в обезьяньей шляпе. Грациано.

– И что в ней?

– И что в ней? – Бассанио переправил вопрос обезьянке.

– Нет, Бассанио, прочтите записку, а обезьянку спрашивать не нужно.

– А, ну да. Она, должно быть, читает только на иврите.

Антонио стащил одеяло с головы и спросил:

– Во имя святого, блядь, Марка, что это вы несете?

Обезьянка заверещала и ускакала вниз по лестнице.

Бассанио закрыл дверь и медленно повернулся к другу с запиской в руке.

– Не хотел вам рассказывать, раз они так жалко провалились… но я нанял вороватых обезьянок Ла Джудекки, чтобы они подстроили с ларцами мне все так, чтоб я женился на Порции. Видите, менора тут на воске – это их знак. Забавно, что у обезьянки не было желтой еврейской шапочки – только такой черненький колпак шутовской. Может, евреи такие по праздникам носят.