Кристофер Мур - Венецианский аспид

Отелло и его двадцать пиратских судов были в свое время наняты помогать венецианскому военному флоту сражаться с генуэзцами – топить их корабли в Черном море. Но когда пришла весть, что адмирал Дандоло сокрушительно разбит в морском бою у острова Курцола и потерял сотню кораблей, на Отелло возложили задачу – защитить венецианское отечество от нападенья генуэзцев, предотвратить осаду и сдачу. И мавр справился с нею блестяще – обратил в бегство всю генуэзскую рать и дал Венеции возможность восстановить флот. Его и передали потом под командование мавра.

– Но я больше не пират.

– Это почему, Отелло? Зачем паскудить хорошую профессию – даже ради Венеции?

– Мне нравится, что здесь требуется далеко не одно пиратство. Служба. Потопить судно, разграбить груз – сие дела на службе самому себе, а наградой там – богатство и власть. А вот спасти город, пощадить детей – это дела покрупней. Они служат душе.

– Но, спасая город, ты снискал богатства и власти больше, чем когда-либо прежде.

– В моей философии могут быть недочеты, Карман.

– Все эти люди, как ни поверни, – самолюбивые, неискренние, алчные пиздюки, которых не заботит совершенно ничего, кроме собственного удобства, разве нет?

– Мне сдается, несчастья потемнили тебе взгляд на венецианцев. Не все они так уж плохи.

– Я имел в виду человечество вообще; за них всех я б не дал и тухлого туеска хуевротства.

– Однако ж ты сейчас тут, со священником – зачем? – Мавр сверкнул мне улыбкой так, словно отразил выпад в фехтовании.

– В моей философии могут быть недочеты, Отелло, – сказал я. – К тому же клятый призрак моей жены умолял меня тебе помочь.

– А, я часто слыхал, что без окаянного призрака – никуда.

– Отелло! – раздался с лестницы женский голос. – Кто там, дорогой мой?

Из-за балюстрады возникла Дездемона и спорхнула в вестибюль. Платье вилось вокруг ее голых ног, длинные волосы были распущены и трепетали по ее плечам и спине. Она была зеленоглаза и так же прекрасна, как сестра ее Порция, только чуть полнее щекой, а в глазах играли искорки, предупреждавшие об улыбке, что может вспыхнуть в любой миг. Она мне напоминала мою Корделию – не столько выраженьем лица, сколько всею осанкой. Крепкая, но нежная. Прелестная.

– Ах, мацабельная распутница, – рек Кукан, неизменно со мною, как обычно – на посту, в дозоре, вдруг где банальность мелькнет, а то и низковисящий плод охальной комедии под руку подвернется.

– О, это королевский шут, – сказала она, сжав руку Отелло. Мы с нею встречались на балу во дворце у дожа, и я дважды бывал гостем на ужинах у ее отца в Бельмонте. Она меня знала. Я ее веселил. – Сударь, я была столь опечалена известием о вашей королеве. Мои глубочайшие соболезнования, и если мое семейство может вас как-то утешить – только попросите об этом. – Она повернула голову – в ней было столько печали, столько доброты, столько жалости ко мне, что я тотчас понял, как доблестный Отелло, пират и солдат, эта прочная, исшрамленная машина убийства – как он потерял свое сердце. И превыше всяких сомнений я знал, что именно мне нужно сделать.

– Отелло, ты просто обязан – с устрашающим рвением и крайней расторопностью – жениться на этой девке.

– Что? – не поняла Дездемона.

– Они привели с собой священника, – пояснил Отелло. – Его держат в заложниках за дверью.

– Я собирался привезти Отелло в Бельмонт, умыкнуть вас в садик, заставить попа совершить его ужасное деянье, пока семейство не сообразило, но сделать это надо здесь, сейчас же.

– Но мой отец…

– Но что ваш отец сделает? Вы будете замужем, и ваш союз освящен церковью. Вы станете женою человека, спасшего Венецию. Осмелится ли ваш отец, со всею его властью, бросить вызов церкви? Дожу? Ваша любовь враз станет вашим господином, а по ходу вы навсегда прогневите отца. Двух птиц одним махом, детка. Что скажете, госпожа?

И вот улыбка расцвела, и Дездемона схватила Отелло за руку. Он заглянул в ее глаза и опустился на одно колено.

– Я недостоин, – произнес он. – Но если вы меня почтите…

– Да! – отвечала она. – Да! Да! Да! Да! Да! Да! Да! О мой милый Отелло, да!

– Блядь-французы зовут это «маленькая обаудиция», – заметил Кукан.

– «Маленький амбец», кокнийский остолоп, – поправил его я. – И мне кажется, что дакает она так громко не по этому поводу.

– А по мне – так прям кончает. Ладно, давай вытащим викария из-под нашего простофили, тут скоро неизбежно муськаться будут до тошноты.