Арнольд Цвейг - Радуга

В голове первого батальона вслед за гусарами шла третья рота. С тех пор как они вошли в соприкосновение с врагом, капитан охотно посылал сержанта Пашке и в разведку и в передовое охранение — особенно ночью.

— Он человек положительный, — говаривал фельдфебелю капитан, — не страдает, слава богу, чрезмерным воображением, будь оно проклято!

И вот, когда Пашке выполнял одно из таких поручений, с ним приключилась беда. Темной ночью в лесу он зацепился за корни дерева, упал и растянул на ноге сухожилие. Недели две ему пришлось пролежать в полевом госпитале вместе с ранеными из пятой роты, которая недавно атаковала несколько южнее сильный русский отряд.

В плен было взято множество солдат, среди них и десятка два раненых. Все они лежали рядом на чисто застланных койках, установленных в польской деревенской церкви.

Одна койка должна была вот-вот освободиться. На ней умирал русский пехотинец, раненный в грудь навылет — пуля прошла на волосок от сердца. Его товарищ спросил по-польски врача, долго ли он еще протянет. Врач ответил:

— Дни его сочтены.

Спрашивавший усмехнулся.

— Сколько гробов сколотил в своей жизни, а самого без гроба похоронят. Такое ему, верно, и не снилось. Это мой земляк. Я его знаю.

Врач тотчас же перевел все своему коллеге на немецкий язык.

Никто из многочисленных раненых не улыбнулся. В наступившей тишине слышны были только прерывистые стоны умирающего да звенящий звук, издаваемый крылышками нескольких пчел, ползущих вверх по оконному стеклу.

— Гроб можно было бы сделать, — сказал вдруг прусский сержант с перевязанной лодыжкой. — Я, знаете ли, тоже столяр, — пояснил он в ответ на недоуменные взгляды врачей и слегка приподнялся.

— Да вы на ногах не стоите, чудак! И зачем ему гроб? Сойдет и так.

Пашке откинулся всем корпусом назад, опустился на подушку и закрыл глаза. У него слегка повысилась температура. Это было вызвано не столько пустячным увечьем, сколько ужасно раздражающей необходимостью лежать в постели в этакую жару. Да, разумеется, только повышенная температура и сильная пульсация в висках виноваты в его дурацких словах. Ему было мучительно стыдно; ну, конечно же, сойдет и без гроба.

Какое ему дело до этого чужака-столяра? Есть прусские поляки и поляки — подданные России, об этом сказано даже в школьном учебнике. А он, Пашке, вообще не поляк — не русский и не немецкий.

Неожиданно его поразила мысль, что здесь словно бы умирает не один, а два человека — столяр и он же русский солдат. Смастерить гроб для товарища по профессии, гроб, который тот как бы не докончил, потому что косая его настигла, — это значит поступить добропорядочно и перед богом и перед людьми. А положить убитого русского в гроб, да еще собственноручно изготовленный в походе, на войне, где нет места для понятий мирного времени, — это бессмыслица.

Придя после долгих размышлений к такому выводу, Пашке не остановился на нем, а продолжал рассуждать, по колени увязая в сомнениях; впрочем, где-то в лодыжках уже ощущалось, что решение найдено.

Так здесь умирают двое? Да нет же, помилуй бог, один. Пашке широко открыл глаза и внимательным взглядом обвел помещение. Предсмертные хрипы доносились только из одного угла, и только один человек лежал там на койке. Хорошо, что он, Пашке, убедился в этом, теперь можно смотреть куда хочешь. И через некоторое время, как ни строг был внутренний критический взор Пашке, этот самый русский совместил в себе столяра и солдата… Ведь и он, Пауль Пашке, тоже, хотя непривычно и трудно под таким углом рассматривать себя, — да, он, прусский сержант Пауль Пашке родом из Гурау в Силезии, он тоже солдат и столяр…

Факт этот приковал к себе мысль Пашке. Поразительный факт! И он медленно и долго обдумывал его со всех сторон. Допустим, что пуля простелила левое легкое его, Пауля Пашке. Тогда бы он лежал на койке в том душевном состоянии, в каком находится сейчас этот враг. Как под мундиром, шерстяным бельем и, наконец, рубашкой прячется тело, точно так же под тем, что мы называем враг, кроется живая плоть, ремесленник, крестьянин или бродяга, кто бы то ни было, просто человек… Самое понятие «враг», видно, не много стоит, если оно вроде одежды, под которой оказывается нечто обычное, повседневное.

Такой вывод удивил Пашке, и он долго не мог с ним расстаться. Изумление сменилось усталостью, которая бросила его на подушки; легкое забытье сгустилось, перешло в сновиденья и, наконец, и глубокий сон.