Виктория Хислоп - Нить

– В общем, как видишь, Митсос, вся наша жизнь связана с этим городом. Мы могли бы уехать куда угодно, и все воспоминания остались бы с нами, но они гораздо ярче здесь, где все это происходило.

– Мы могли бы зажигать свечки в память тех, кого любили, хоть в Лондоне, хоть в Бостоне, – прибавил дедушка, – но это было бы уже не то.

Каждый раз, когда Митсос приезжал к бабушке с дедушкой, они водили его на кладбище, и он смотрел, как бабушка убирает семейный склеп. Он знал, что она каждую неделю приходит подметать вокруг могил, следит, чтобы горели масляные лампы, и приносит свежие цветы. На все это смотрела сверху статуя Ольги. Через год после ее смерти бабушка с дедушкой заказали памятник лучшему скульптору в городе, и он придал сидящей фигуре изумительное сходство с покойной – длинные изящные руки и ноги, терпеливое выражение лица.

Митсос сидел, задумавшись, вспоминая те слова, что сказал ему слепой утром. Он вдруг с удивительной ясностью ощутил, что все эти люди, жившие когда-то в Салониках, действительно оставили здесь частичку себя.

– Есть и еще кое-что, помимо памяти, что мы храним для наших друзей. Они оставили здесь свои сокровища.

В углу гостиной, под белой накидкой с кружевной каймой, стоял деревянный сундук. Катерина осторожно убрала с него вазу с искусственными цветами и фотографии детей и внуков, сняла и сложила накидку. А затем подняла крышку.

– Вот и еще одна причина, почему мы не можем уехать, – сказала она. – Эти вещи нам не принадлежат, и хотя их владельцы, может быть, уже никогда не вернутся, все равно было бы нехорошо куда-то это увозить. Нам их доверили лишь на хранение.

Она вытащила богато украшенное вышивкой красное шелковое одеяло, в которое был зашит древний талит, несколько маленьких подушечек и две книги. Там же была и икона Андрея Первозванного, которую везли сюда с Черного моря. После смерти Евгении Катерина завернула икону в шелковую материю и убрала в сундук, чтобы лучше сохранилась.

– Одеяло мы отдадим в Еврейский музей на улице Святого Минаса, – сказал Димитрий. – Там, кажется, очень обрадовались, когда мы к ним пришли и рассказали, что у нас есть.

– А вот подушки я хочу сохранить, – сказала Катерина. – Вдруг кто-нибудь из той семьи еще вернется. Может быть, даже Элиас приедет когда-нибудь. А вот письмо, которое оставила нам мусульманская семья, и две книги.

– Тут, внизу, еще что-то есть, – сказал Митсос, сунул руку в сундук и достал какой-то рваный клочок сукна, весь в пятнах. – Это как-то не похоже на сокровище… разве что пуговица серебряная?

– Что ж, может быть, и серебряная, – кивнула Катерина. – Но для меня ценность не в этом. Этот оторванный рукав когда-то спас меня, и он напоминает мне о том, кто сделал мне добро, может быть самое большое в жизни.

Почти бессознательно она тронула свою руку. Митсос часто забывал о том, что бабушкина рука вся в шрамах, – она обычно носила кофты с длинным рукавом, чтобы скрыть их, но сейчас, в жаркой комнате, рубцы были немного видны из-под платья.

– А главное, я обещала его не терять и при случае вернуть тому солдату, что меня спас.

Все улыбнулись.

Было примерно половина двенадцатого ночи, но в квартире по-прежнему стояла жара. Милая бабушка налила Митсосу стакан воды, а он смотрел на нее и представлял маленькой девочкой, какой она была, когда отправилась в долгий путь из Смирны. Теперь его желание узнать, почему они с дедушкой не захотели уезжать из этого города, было полностью удовлетворено. Но остался еще один вопрос. Митсос посмотрел на коллекцию сокровищ на столе, а затем – на дряхлых стариков. Кто позаботится об этих ценностях, когда обоих не станет? Что, если вернутся владельцы?

– Пойдем пройдемся, Митсос, – предложил дедушка.

Больше всего на свете он любил вечером сходить с внуком в какой-нибудь бар на берегу, выпить кружку пива – надеялся, что там их увидят какие-нибудь его друзья и можно будет похвастаться потомком.

Сам юноша тоже любил ходить куда-нибудь в это время. На улицах еще людно. Воздух теплый. Он вспомнил те места, где он вырос, в Хайгейте дома жмутся друг другу, как спички в коробке, вокруг аккуратно подстриженные живые изгороди и на всю округу один-единственный паб, откуда всех выставляют в одиннадцать часов.

Они нашли столик у самого моря, официант поприветствовал их и принес холодное пиво. Прогулочные суда увозили туристов в ночные круизы, и их белые огни скользили по черной воде. Эта чернота казалась бездонной, а звезды – громадными. Каждые несколько минут какая-нибудь падала.