Карен Перри - Невинный сон

– Мам, мы любим этот дом.

– Любовь – это замечательно, я только надеюсь, что ты хорошо одета.

– У меня под джинсами толстые колготки, и еще на мне теплый жилет, фланелевая рубашка и курточка с начесом.

– Наряд у тебя, как у уборщицы. Чем же вы сегодня занимаетесь?

Я уставилась на зажатый в руке шпатель.

– Я отдираю старые обои, а Гарри уехал в центр.

– О! – вырвалось у матери, а потом, помолчав, она спросила: – Он ведь не пошел на демонстрацию?

Демонстрация. Простые ирландцы наконец-то протестуют против правительства, банков, Международного валютного фонда, Европейского союза и всех других чудовищ, которые утверждают, что пытаются нас спасти. Я ясно представила себе, как мать нервно теребит свое жемчужное ожерелье, и на лице ее появляется неприязнь: ее зять участвует в этом позорном протесте, и телекамеры снимают, как он, полный злобы, шагает за знаменем ирландского конгресса профсоюзов, или бросает зажигательную бомбу, или с коктейлем Молотова в руках набрасывается на полицейского.

– Нет, мама. Гарри уехал в студию. Он сегодня забирает оттуда оставшиеся вещи. Ты забыла?

– А-а. Совсем забыла. – Она помолчала, а потом добавила: – Гарри будет скучать по этой студии.

– Знаю. Ему нелегко.

– И все же, – поспешно продолжила мать, – какой смысл бросать деньги на ветер? Зачем тратить их на этот огромный холодный подвал в центре, когда дома столько пустого места?

– Ты права, мама, – отозвалась я.

Но пока она произносила все эти разумные слова, я чувствовала, что до конца в них не верю. Я вспомнила: стоило завести речь о том, чтобы работать в гараже, как Гарри мгновенно умолкал. Он любил свою студию. Любил ее тишину и уединенность. Я это знала. Но с финансовой точки зрения это было непрактично. И тут мне вспомнился вчерашний вечер: мы стояли рядом возле кухонной раковины, мыли посуду, и я предложила ему помочь с переездом. «Нет, Робин», – сказал он холодным, бесстрастным тоном, не сводя взгляда с зажатой в руке тарелки, и я ощутила исходившие от него волны поражения. Мне стало стыдно. Наверное, не надо было его об этом спрашивать. Порой он бывал таким ранимым.

– Кстати, – снова заговорила мать, – уж если кому сегодня и протестовать, так это тебе.

– Мне?

– Да, тебе! Разве этот кризис не ударил со всей силой по архитекторам?

– Ну да, но…

– Сколько дней в неделю ты сейчас работаешь? Четыре? Три?

– Три с половиной.

– Три с половиной. И вы еще платите ипотеку за дом, который разваливается на части.

Я почувствовала, что закипаю. Еще немного, и мать перейдет в атаку, а я начну угрюмо отбиваться.

– Мам, послушай, мне нужно вернуться к моей…

– Конечно. Прости, моя дорогая. Но перед тем как мы попрощаемся, можно, я спрошу тебя кое-что о Рождестве?

– О Рождестве? – Сердце мое екнуло: я догадывалась, что сейчас последует.

– Мне просто хотелось убедиться, что вы с Гарри не передумали и приедете к нам на Рождество.

– Ну…

– Потому что Марк позвонил вчера вечером и объявил нам, что Рождество он собирается провести в Ванкувере со своей новой пассией Сьюзи.

– Мам, ее зовут Суки.

– Господи, да-да, именно так. Не могу произнести это имя без смеха. Таким именем только кошек называть.

Я невольно рассмеялась и тут же подумала, что лучше не увиливать и тянуть до последнего момента, а сразу признаться, что мы с Гарри хотим провести Рождество дома вдвоем.

Последовало изумленное молчание.

– Но вы к нам всегда приходили, – наконец сказала она.

– Я знаю, мама, но в этом году мы решили, что будет славно встретить Рождество в нашем доме, особенно после того, как мы проделали сколько работы…

Я замолчала. Мои слова прозвучали жалко – даже по моим собственным меркам.

Паузу нарушил недовольный голос матери.

– Это идея Гарри? – спросила она.

Во мне вспыхнуло раздражение. Ну, начинается.

– Нет, на самом деле идея была моя. Я хотела провести его здесь.

– Понятно.

Она немного помолчала, а потом сказала с усталой покорностью:

– Что ж, ты всегда отличалась своенравием. Никогда не спрашивала совета, а если его тебе предлагали, никогда его не принимала. Всегда поступала по-своему независимо от последствий.

Ее слова повисли в воздухе. Я знала: она имела в виду Танжер. Мое сердце сжалось. Пять лет подряд надо мной висело молчаливое «я же тебе говорила», но если эти слова произнести вслух, они отравят наши с ней отношения.

Я хотела бросить трубку. Но вместо этого сделала нечто еще более глупое.