Моник Швиттер - Память золотой рыбки

Я вспомнила о своем сыне, не знаю почему. Мой сын — учитель, учитель математики в гимназии. Он преподает в младших классах и не рад этому. Для этого не стоило учиться в университете, говорит он. Я вспомнила эту фразу. У этого человека, уже не молодого, еще не старого, был красный нос. Он прикрыл его ладонью. Снова сел на корточки. Другой рукой теребил веревку. Узел он уже завязал, закрепил петлю. Он все сделал. Он был готов. Он выбрал дерево. Какое именно, он ничем не выдал. Заговорил громче. Да уходите же. После долгого молчания я произнесла: для этого не стоило учиться в университете. Такого ошеломленного лица я никогда раньше не видела. Я опустила взгляд.

Приглядевшись, я увидела, что на земле у дуплистого дерева что-то шевелится, сотни желтых божьих коровок собирались для зимней спячки, спешили мимо, карабкались, копошились и катались, как попало, одна через другую. Осторожно, не наступите, сказала я. Он проследил за моим взглядом. И что, не делать неверных шагов, а лучше вообще не двигаться? Он посмотрел на меня. Так мы и стояли, два странных огромных гриба, вытянувшись, словно аршин проглотили. Он там, я тут. Осознав ситуацию, я заговорила. Мы были в лесу с дочкой, начала я, она тогда только-только научилась ходить, это было здесь, в дубовом лесу, я показала ей божью коровку. Первую в ее жизни. Некоторое время дочь за ней наблюдала, потом ткнула в нее пальцем — лицо ее засияло — и каким-то решительным, очень медленным движением раздавила ее. Это очень странное ощущение: смотреть на кого-то, когда говоришь, не отрывая взгляд, и чувствовать такой же пристальный взгляд на себе. Вообще-то для божьих коровок уже поздно, продолжала я, уже месяц, как поздно. Они давно должны уснуть. Спокойной ночи! Козявочки!

Он отвернулся и вздохнул, я не поняла почему. Я говорила дальше. Тот жучок, конечно, притворился бы мертвым, если бы знал, какая опасность может исходить от детского пальчика. Но он пополз по вытянутой руке и, не сопротивляясь, дал себя раздавить. Моя дочь совершеннолетняя, она изучает медицину. И тогда он вдруг повернулся ко мне и рассмеялся: медицина! Его забавляло само слово, и, к моему удивлению, он повторил его много раз и все смеялся, коротко и быстро.

Я не убила его, я сбила его с мысли. С мысли о самоубийстве. Я позабыла про упражнения на равновесие и отправилась домой. Но сначала дала ему свой номер телефона. После обеда мне позвонили из полиции. Они нашли его в лесу, он повесился. Единственное, что нашли у него в карманах, был мой номер. Я знаю теперь, как его зовут. Звали. Полицейский упомянул его имя. Вчера я его не знала, сегодня мне его не хватает. Фридрих Пробст. Совсем ему не подходит. Мне нужно на улицу, на свежий воздух, пока головокружение не раздавило меня.

Мама была вне себя от возбуждения — первое, что бросилось Мелани в глаза, когда она прошла через стеклянные двери зала прибытия. Было видно, что ей трудно устоять на месте, она ходила из стороны в сторону, нервно подергивала головой, встряхивала кисти рук.

Мелани заметила ее лишь на секунду раньше. Только она решила потихоньку ускользнуть, как мама посмотрела в ее сторону. Мама лихорадочно взмахнула рукой. Что же случилось? Мелани почувствовала, как волнение мамы перекинулось на нее, словно пожар в австралийском буше, почувствовала, как она сама моментально вспыхнула ярким пламенем, не в силах бороться с огненной стихией. Она поспешила маме навстречу. Когда это кончится, спросила она себя, как далеко мне надо уехать, как долго пробыть вдали от дома? Один раз, один-единственный раз посмотреть бы на маму спокойно! Хоть раз, не заражаясь ее волнением, сказать бы себе рассудительно: мама вне себя от возбуждения. Они не виделись год. Момент был упущен. Для сердечного объятия просто от радости встречи опять было слишком поздно. Их взгляды переплелись, безмолвно и испуганно они стояли с открытыми ртами друг напротив друга, пока мама не воскликнула:

— Лидия! Лидия здесь!

Дочь непонимающе повторила:

— Лидия?

— Да, твоя тетя Лидия!

— Где?

— Мелани, что это значит?

Так и пошло. Мелани ответила: «Я не знаю», — так была произнесена первая ложь. Ложь? Мелани, ничего не говоря матери, уже несколько месяцев общалась с тетей. Они переписывались. И Мелани помнила, что в последнем письме сообщала о своем возвращении домой: «Мой день рождения (как-никак круглая дата) я проведу в воздухе. До свидания, Сидней! Двадцать семь часов (с пересадкой в Сингапуре) я буду в пути. Слышишь мой громкий стон? Он несется в твою сторону, вокруг света, к дому». Мелани написала это месяц назад, да, но она не ожидала, что тетя потрудится узнать время прибытия, чтобы устроить ей сюрприз в аэропорту. Она огляделась.