Жорж Сименон - Вдова Кудер

Она вообще с уважением относилась к семье. Говорила: «Не играй, Жан… Что ты собираешься делать? Ты слишком много пьешь и еще заболеешь. Веселая будет у меня забота отхаживать тебя всю ночь, как в прошлый вторник».

— Вы проиграли? — спросила Тати, крутя в руках пустой стакан.

— Сначала он выиграл мои три тысячи. Я то и дело заказывал выпивку. Потом я захотел играть под честное слово. Я подписал векселя. Меньше чем за час я проиграл десять тысяч, а толстяк со смехом приговаривал: «Я отыгрался. Я отыгрался! И теперь папа Пассера-Монуайер мне заплатит! Теперь уж я попью его ликера!»

Когда игра закончилась, Зезетта уже ушла. На улице моросил дождик. Было, наверное, часа два ночи, и последние кафе закрывались.

Этот человек вышел из пивной. Я на некотором расстоянии пошел за ним. У меня не было никакой цели. Он прошел Сите и вышел на набережную, затем перешел мост в конце острова Сен-Луи, и я приблизился к нему.

«Послушайте, — сказал я, — мне крайне необходимо, чтобы вы вернули мне если не три тысячи франков, то хотя бы векселя, которые я вам подписал». Он расхохотался. Наверное, я был бледен и напряжен, его смех быстро потерял свою естественность, и по его взгляду я понял, что ему страшно, что он ищет помощи, оглядываясь вокруг.

В то время я, как и многие студенты, таскал в кармане американский кастет. Так… ради шутки.

Тот человек продолжал смеяться, когда я врезал ему по лицу, и упал как куль.

— Он умер? — спросила Тати, у которой от волнения колыхался живот.

Жан пожал плечами:

— Я забрал его бумажник и положил к себе в карман. И быстро ушел. Потом…

— Так он не умер?

Жан закричал:

— Да нет, черт возьми, не умер! Или скорее… Да откуда мне знать? Я уже отошел на сто или двести метров и вдруг подумал, что надо вернуться к нему, потому что совершающие ночной обход полицейские могли его обнаружить и тогда бы он меня выдал Я вернулся. В ту минуту я только боялся, что… Я наклонился над ним. Он хрипел.

Я поскорее поднял его, сам не знаю, как мне это удалось — ведь он очень тяжелый, и перебросил через парапет.

В бумажнике было четырнадцать тысяч франков и фотография — двое детей, близнецы, прижавшиеся щекой к щеке.

— Вас взяли сразу?

Он опустил голову:

— Четыре месяца спустя. Тело нашли только через пять недель, у плотины. Следствие шло. Но моего имени никто не называл.

— А Зезетта?

— Я уверен, что она обо всем догадывалась. Я потратил на нее все четырнадцать тысяч. Как-то утром консьержка сообщила мне с загадочным видом, что обо мне справлялась полиция.

Я исчез. Ночевал у приятеля, жившего у своего дяди. Причем дядя не знал, что я находился в доме. Я боялся выходить. Днем прятался под кроватью. Приятель приносил мне остатки со стола, крутые яйца, куски холодного мяса.

Я написал отцу, чтобы прислал мне денег для отъезда за границу. Он прислал в ответ только одно слово: «Подыхай!»

Наконец однажды утром, когда у меня начался кашель, я добровольно пошел на набережную Орфевр. Там никто не знал, кто я такой, и мне пришлось два часа ожидать в приемной.

Мне назначили адвоката… Он посоветовал мне сказать, что тот человек перекувырнулся через парапет, когда я его ударил. Я так и сказал. Они не поверили, но, поскольку доказать не могли, дали мне только пять лет.

Тати спросила:

— А ты сам что чувствуешь?

— Как что?

— Ну, то, что ты убил.

— Я уж и не знаю, право, — сказал он, глядя на улицу.

Истинная правда: пока он хмурил лоб во время разговора, он думал отнюдь не о своей хозяйке, а о потерянном дне, о том, как сплюнула Фелиция, о чем-то неуловимом, чего он не мог выразить.

— Не пей больше, — мягко сказала Тати, забирая бутылку.

Он провел ладонью по лицу и вздохнул:

— Хочу спать.

— Иди ложись.

— Да… пожалуй…

Он тяжело поднялся по лестнице и рухнул на матрац, пахнувший сеном и плесенью. Через открытое слуховое окно над его головой на чердак проникал свежий воздух. Слышалось кудахтанье кур, поскрипывание грабель, которыми орудовал то ли Кудер в глубине сада, то ли рабочий на дороге у канала.

«Смертный приговор осуществляется путем отсечения головы».

Он вздрогнул, словно кто-то внезапно положил ему руку на плечо, хотя он понимал, что был один. В памяти всплыли слова, словно написанные в пространстве, и он машинально закончил:

— Статья двенадцатая Уголовного кодекса!

Он имел неосторожность поспать после обеда.

Потом, когда он спустился вниз, Тати поглядела на него слишком внимательно, будто в нем что-то изменилось. Этот взгляд преследовал его и в темноте чердака, куда через слуховое окно проникал лишь голубоватый лунный свет.