Ирина Сергиевская - Последний бебрик

— С Черным-то квадратом?! — усомнился Анаэль, испытующе глядя в глаза Мая.

— Это я в глупой злобе… от страха… в отчаянии так думал… — забормотал Май и, мучаясь от срама, добавил: — Я ведь не один такой… знаете, сколько людей разочарованных!..

— Знаю. Но вы, Семен Исаакович, на людей не ссылайтесь — каждый за себя отвечать должен, — ровно сказал Анаэль. — Хорошо, допустим, вы встретились с Иисусом. Зачем вам это? Вы хотели бы что-то Ему сказать?

— Ничего, — еле слышно молвил Май. — Я бы просто посмотрел на Него. Посмотрел бы и все — больше ничего не надо.

Анаэль помолчал, взирая на собеседника с новым, строгим интересом.

— Мне нравится ваш ответ. — Ангел встал и крепко, нежно пожал руку Мая. — Обещаю: вы увидите Иисуса, этого не избежать.

Он двинулся надземным шагом к двери.

— Анаэль, Анаэль! — закричал Май, бросаясь следом. — Ты еще придешь ко мне?!

— Приходят гости. Я не гость на Земле.

Неожиданно ангел отклонился от пути — вернулся в комнату, приблизился к картине в зеркальной раме и с веселой грустью подтвердил:

— Все было именно так: карета господина Гофмана ехала по Фонтанке, Вакула летел над Шереметьевским дворцом, а снег сыпал и сыпал, точно манна небесная…

Май встал рядом с Анаэлем. Тот обнял его — как крылом закрыл и сильно, резко, властно оттолкнул. Май по-детски, счастливо, зажмурился, почувствовав, что летит, кувыркаясь, куда-то вверх, в дрожащую морозную пустоту космоса, а потом падает в огромный, мягкий и теплый, как пух, сугроб.

— Не покидай меня, Анаэль!..

— Не покину… не покину!..

И под неистовый пронзительный гвалт ласточек они исчезли разом — один рухнул, другой… вознесся? Впрочем, путь ангела остался неведом, Май же очнулся в своей комнате, на кровати. Был это вечер или уже ночь? За окном Май увидел зеленовато-жемчужное небо, темную листву без бликов и понял, что в Петербурге поздний вечер. Май лежал раздетый, заботливо прикрытый легким одеялом в свежем, пахнущем лавандой, пододеяльнике. На стуле, рядом с кроватью, остывал в большой чашке — синей с золотым драконом — жасминовый чай. Май мысленно протянул руку к чашке — двигаться он не мог; не мог и говорить, словно после наркоза. Беспомощность обострила зрение. Собственная комната казалась в сумерках необыкновенно уютной, даже красивой.

Мерцали на полках золотые корешки книг. Перед ними расположились во множестве глиняные, деревянные игрушки; портреты родителей в простеньких картонных рамках и вещицы непонятного происхождения, жившие в доме давным-давно — исцарапанный бронзовый колокольчик, бутафорская курительная трубка, маленькая, с чайное блюдце, маска арлекина из папье-маше. И эти неказистые, ничего не стоившие безделушки вдруг так ясно и с такой любовью сказали Маю: «Ты дома! Наконец!», что он на секунду вновь потерял сознание от радостного возмущения чувств.

Придя в себя, Май смог немного пошевелить пальцами руки, утомился, но остался доволен собою и продолжил рассматривать комнату. Два ряда банок с соленьями под окном, около балконной двери стул, на стуле одежда — что-то знакомое, с вышивкой… рубашка? И что-то красное — шаровары? Май беспокойно вздрогнул, силясь вспомнить. Тут из-под стула, как живые, высунули носы сапоги — сморщеные стручки красного перца.

— А где… бандура? — неслышно прошептал Май и вспомнил все, что случилось, до мельчайших деталей.

Тотчас кто-то пробежал по коридору мимо закрытой двери — шустро, игриво, словно кошачьими лапками. Это была дочка, Туся. Май хотел позвать ее — голос не слушался; хотел встать — недоставало сил. И тут ему подсобила… верная бандура: нарочно грянулась на пол из-за шкафа, куда ее сунули, видно, второпях. Дверь на грохот немедленно открылась. Май увидел двух своих женщин — большую и маленькую, в одинаковых, сшитых из голубого ситца, домашних платьицах. Май шевельнулся, чтобы подняться, но женщины бросились удерживать его на кровати. Галя обняла за плечи, а Туся положила голову ему на живот. Маю померещилось, что они, втроем, встретились уже в… посмертии — как обещал Анаэль — и счастье их будет теперь длиться вечно…

Обе женщины несли какую-то нарочито-беззаботную чушь, чтобы развеселить Мая: о купленном и забытом в магазине мороженом; о гусе, который ущипнул Туею за ногу на берегу Днепра, в Каневе; об Одри Хепберн, которую вот-вот покажут по телевизору. Май слушал с упоением и любовался обеими женщинами — большой и маленькой: у какого еще мужчины есть такие красавицы! Галя — смуглая, с темными сливовыми глазами; с природной, здоровой статью, которой стеснялась так же, как своей немодной одежды. Она не знала, что одежда модная сделала бы ее смешной — попробуйте одеть модно античную статую! Туся — желтоглазая, как Май; с волосами цвета гречичного меда, заплетенными в ладную косичку. Смешная пройдоха Туся. А какая ловкая! За пять лет резвой своей жизни умудрилась не разбить ни одной чашки, не поломать ни одной игрушки. Май потянулся к косичке с развязавшимся бантом, но Туею как ветром выдуло из комнаты.