Леон Юрис - Суд королевской скамьи, зал № 7

— Приношу извинения моему высокоученому другу. Позвольте мне сформулировать вопрос иначе. Делали ли вы что-нибудь особенное для этих двух десятков пациентов?

— Я приносил им лишние порции еды.

— Теперь, доктор Кельно, давайте на некоторое время обратимся к другой теме. Вы были членом подполья?

— Да, я был членом националистического подполья, не коммунистического. Я польский националист.

— Там было два подполья?

— Да. Националисты организовались, как только мы попали в лагерь «Ядвига». Мы устраивали побеги. Мы поддерживали контакты с националистическим подпольем в Варшаве и во всей Польше, Мы работали на ключевых постах — в больнице, на радиозаводе, в канцелярии, где могли добывать лишние пайки и лекарства. Мы делали собственные радиоприемники.

— Сотрудничали ли вы с коммунистическим подпольем?

— Мы знали, что коммунисты намерены после войны захватить Польшу, и много раз они выдавали наших эсэсовцам. С ними надо было вести себя очень осторожно, Тесслар принадлежал к коммунистическому подполью.

— Чего еще сумело добиться ваше подполье?

— Мы улучшали условия жизни, доставали дополнительные пайки и лекарства. Двадцать тысяч заключенных работали на заводах вне лагеря, и подполье, действовавшее на свободе, передавало им разные вещи, которые они проносили в лагерь. Таким способом мы получили вакцину, с помощью которой прекратили новую эпидемию тифа.

— Как по-вашему, это позволило спасти много жизней?

— Да.

— Тысячи?

— Не могу сказать.

— Кстати, сэр Адам, вы сказали, что у вас было радио для связи с внешним миром. Где его прятали?

— В моей операционной в двадцатом бараке.

— Хм-м-м… — Хайсмит немного подумал. — Сколько времени продолжался ваш рабочий день в лагере «Ядвига»?

— Двадцать четыре часа в день, семь дней в неделю. После обычного приема больных, часы которого устанавливали эсэсовцы, мы работали в операционной и в палатах. Мне удавалось спать только урывками, по нескольку часов.

Абрахам наблюдал за присяжными, перед которыми сэр Роберт и Адам разворачивали картины героизма, мужества и самопожертвования. Он взглянул на О’Коннера, который был целиком погружен в свои бумаги, потом на Баннистера, совершенно спокойного и не сводившего глаз с Кельно. Внизу периодически сменялись стенографы, ведущие запись процесса. Два репортера «Таймса», оба — барристеры, занимали специальную ложу в зале суда, отдельно от переполненных мест для прессы, куда прибывали все новые и новые иностранные журналисты.

— Ранее мы выяснили, что вы сами вводили обезболивающие средства в операционной, — повторил сэр Роберт, чтобы напомнить об этом присяжным. — А теперь скажите, испытывали ли вы некоторую гордость от того, что проводили операции быстро?

— Нет. В лагере постоянно приходилось так много оперировать, что я привык работать быстро, но не так быстро, чтобы это могло представлять опасность для пациента.

— Вы мыли руки перед каждой операцией?

— Конечно.

— И следили за тем, чтобы пациенты были как следует вымыты?

— Господи, конечно же.

— Каким образом производилось удаление яичников по приказу Фосса?

— Ну, после того, как начинала действовать инъекция в спинной мозг, пациентку снимали с каталки и привязывали к операционному столу.

— Привязывали? Насильно?

— Для ее собственной безопасности.

— И сегодня, в Лондоне, вы бы тоже привязали пациентку при проведении такой операции?

— Конечно. Это стандартный прием.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Ну, потом надо было наклонить операционный стол.

— Насколько? На тридцать градусов?

— Пожалуй, нет. Когда делается полостная операция на нижней части тела, то стол наклоняют, чтобы внутренности сами по себе сдвинулись и освободили место для работы хирурга. Дальше я делал разрез брюшной стенки, с помощью зажима приподнимал матку, вводил другой зажим между маткой и яичником и удалял яичник.

— Что вы делали с удаленным яичником?

— Ну, держать его в руке я не мог. Обычно клал его в тазик или в какой-нибудь другой сосуд, который держал ассистент. Когда яичник удален, остается ножка, или культя. Ее зашивают, чтобы предотвратить кровотечение.

— Эта ножка, или культя, всегда зашивается?

— Да, всегда.

— Сколько времени продолжается такая операция?

— В обычных условиях пятнадцать — двадцать минут.

— И все это делается стерильными инструментами?

— Разумеется.

— И вы работали в резиновых перчатках?