Уильям Тревор - Пасынки судьбы

Миссис Молби ждала, голова у нее начала побаливать. Она вытерла слезы — промокнула глаза и щеки платком. По Агнес-стрит сновали велосипедисты: девчонки с политурной фабрики, парни с кирпичного завода ехали домой обедать. Из зеленной выходили покупатели, кто с корзинками, откуда выглядывали порей и капуста, кто с бумажными пакетами. От одного вида Агнес-стрит у нее сразу стало легче на душе, хотя голова болела все сильнее. К ней возвращались спокойствие, самообладание.

— Не сердитесь, — повторила девчушка — она внезапно ворвалась в гостиную, колыхаясь на своих громоздких туфлях, — кабы знать, что вы придете…

Миссис Молби попыталась улыбнуться девчушке, но не смогла. И вместо этого кивнула.

— Птичек это не мы, другие ребята выпустили, — сказала она. — Просто так — шутки ради.

Миссис Молби снова кивнула. Что за шутки — выпустить попугаев из клетки, подумала она, но ничего не сказала.

— Сейчас пойдем все докрасим, — сказала девчушка. — Вы уж не сердитесь, если что не так.

Она ушла, и миссис Молби снова стала смотреть на Агнес-стрит. Девчушка явно не то сказала: не докрасим, а смоем краску. Она спустилась в гостиную извиниться прямо из спальни, не заходя на кухню, и мальчишки не успели сообщить ей, что покрасили кухню по ошибке. Когда они уйдут, сказала себе миссис Молби, она откроет настежь окно в спальне, и запах пота выветрится. А постельное белье переменит.

Из кухни, перекрывая рев транзистора, доносился громкий гул голосов. Послышался раскат смеха, грохот, вслед за ним еще более громкий раскат смеха. Они завели песню, она слилась с песней, которую передавали по радио.

Миссис Молби посидела еще минут двадцать, потом подошла к кухонной двери, постучала: боялась распахнуть дверь, не то еще — упаси господь! — столкнешь кого-нибудь со стула. Никакого ответа. Осторожно открыла дверь.

Желтой краски еще прибавилось. Желтой была вся стена вокруг окна и чуть не вся стена за раковиной. Половина потолка тоже была желтая; рамы, косяки, прежде белые, покрывала глянцевитая кубовая краска. Все четверо вовсю размахивали кистями. Из перевернутой банки по полу растеклась краска.

Она снова расплакалась, стояла и смотрела на них, не в силах совладать со слезами. Чувствовала, как они горячими ручейками сбегают по щекам, остывая по пути. В этой же кухне она в первый раз расплакалась в 1942 году, получив те две телеграммы; когда пришла вторая, она подумала, что никогда не перестанет плакать. Тогда она сочла бы дикостью плакать из-за того, что кухню перекрасили в желтый цвет.

Они не заметили, как она вошла в кухню. Пели себе и пели, кисти в их руках ходили взад-вперед. Раньше граница между персиковой краской стен и белой масляной косяков, рам и шкафчиков проходила строго по линеечке, теперь — абы как.

Рыжий парнишка замазывал белую краску глянцевитой кубовой.

И миссис Молби снова подумала: не может такого случиться, чтобы такое случилось. Неделю назад ей приснился на редкость яркий сон: премьер-министр объявил по телевидению, что немцам было предложено оккупировать Англию, поскольку она не способна дальше жить самостоятельно. Весьма смутительный сон, так как, проснувшись поутру, она решила, что видела премьер-министра по телевизору, что она и впрямь сидела накануне вечером у себя в гостиной и слышала, как премьер-министр заявил: вторжение — лучший выход для Англии — в этом они с лидером оппозиции едины. Взвесив все, она пришла к выводу, что ничего подобного, естественно, быть не могло; но тем не менее, выйдя за покупками, косилась на газетные заголовки.

— Ну как, пойдет? — спросил паренек, которого звали Атас, просияв улыбкой ей навстречу через всю кухню, — он даже не заметил, что она расстроена. — Полный отпад, а, миссис Уилер?

Она ничего не ответила. Спустилась вниз, вышла на Агнес-стрит и вошла в зеленную лавку, принадлежавшую прежде ее мужу. Зеленную никогда не закрывали на перерыв; никогда такого не бывало. Она немного подождала, и к ней вышел мистер Кинг.

— Ну, и что скажем, миссис Молби? — спросил он.

Он был крупный мужчина, с холеными черными усами и типично еврейскими глазами. Улыбался он редко: не в его повадке было улыбаться, но и замкнутым его не назовешь, вот уж нет.

— Что вам угодно, что? — спросил он.

Она все ему изложила. Слушая ее, он покачивал головой, то и дело хмурился. Его живые глаза прямо выскакивали из орбит. Он кликнул жену.

Пока они втроем едва не бежали к ее стоявшей нараспашку парадной двери, миссис Молби не оставляло ощущение, что Кинги не очень-то ей верят. Ей казалось, они считают: не иначе как она что-то перепутала, не иначе как ей померещились и желтая краска, и рев поп-музыки из транзистора, и птички, мечущиеся по комнате, и паренек с девчушкой в ее постели. Она была не в претензии на Кингов, понимала, какие они испытывают ощущения. Но едва они вошли в дом, их тут же оглушил вой транзистора.