Сэмюель Батлер - Путём всея плоти

— Я тебе так скажу, Эдвард, — возражал отец посуровев, — мы должны судить о людях не столько по тому, что они совершают, сколько по тому, что в них есть для того, чтобы совершать, и как они дают нам это почувствовать. Если человек сделал достаточно — в живописи ли, в музыке или в житейских делах, — достаточно, говорю я, чтобы я почувствовал, что могу ему доверять в минуту опасности, — всё, он сделал достаточно. Не по тому буду я судить о человеке, чт о он в действительности нанёс на холст, и не по поступкам даже, которые он запечатлел, так сказать, на холсте своей жизни, но по тому, какие я вижу в нем чувства и устремления… Если я вижу, что он воспринимает как достойные любви вещи, которые и я воспринимаю как достойные любви, я большего не прошу; и может быть, он говорил не слишком грамотно, а всё же я его понимал; мы с ним en rapport [8] В сродстве (фр.). ; и я повторяю, Эдвард, старина Понтифик был не просто способный человек, но и самый талантливый из всех, кого я знал.

Против этого возражать уже не приходилось, и сёстры взглядами заставляли меня умолкнуть. Как-то так случалось, что сёстры всегда своими взглядами заставляли меня умолкнуть, когда я не соглашался с отцом.

— А его преуспевающий сынок, — фыркал отец, порядком взбудораженный. — Он не достоин ваксить своему отцу сапоги! Гребёт тысячи фунтов в год, тогда как его отец имел к концу жизни, может быть, три тысячи шиллингов. Да, он преуспевающий человек, но его отец, который ковылял по улицам Пэлема в своих серых шерстяных чулках, широкополой шляпе и коричневом сюртуке, стоит сотни таких джорджей понтификов со всеми их экипажами, лошадьми и напускными манерами. — Впрочем, — добавлял он, — Джордж Понтифик вовсе не дурак.

Что подводит нас ко второму поколению семейства Понтификов, которым нам пришла теперь пора заняться.

Старый мистер Понтифик женился в 1750 году, но ещё целых пятнадцать лет у них с женой не было детей. К концу этого срока миссис Понтифик произвела фурор во всей деревне, явив безошибочные признаки готовности наградить мистера Понтифика наследником или наследницей. Все уже давным-давно уже считали её случай безнадёжным, и когда врач, которого она посетила по поводу известных симптомов, объяснил ей их значение, она очень рассердилась и прямо в глаза заявила доктору, что он городит чушь. В ожидании родов она палец о палец не ударила, и была бы совершенно к ним не готова, если бы соседки не смыслили в этих делах гораздо лучше её и не подготовили бы исподволь всё необходимое. Может быть, она боялась гнева Немезиды, хотя, уверяю вас, и понятия не имела, кто такая (или что такое) эта Немезида; может быть, она боялась, что доктор ошибся и над ней станут насмехаться; но, как бы то ни было, она никак не желала признать очевидное, да так и не признавала до самого конца, когда в одну снежную январскую ночь не пришлось спешно — настолько спешно, насколько допускают ухабистые деревенские дороги, — посылать за доктором. Когда тот прибыл, то застал на месте не одного нуждающегося в его помощи пациента, а двух, ибо уже родился мальчик, которого в надлежащее время окрестили Джорджем в честь Его — царствовавшего тогда — Величества.

Насколько я могу судить, Джордж Понтифик унаследовал большую часть своей натуры от этой упрямой старушенции, своей матери — матери, которая, хотя и любила во всём свете одного только своего мужа (да и того лишь в известном смысле), была нежнейшим образом привязана к нежданному дитяти своих преклонных лет, впрочем, не слишком это выказывая.

Мальчик вырос в коренастого, светлоглазого парня с недюжинным умом и чуть-чуть, пожалуй, чрезмерной охотой к учебе. Окружённый у себя дома заботой, он любил отца и мать — в той мере, в какой его природа позволяла ему вообще кого-нибудь любить, — но больше никого. Здоровое чувство meum было у него развито сильно, а чувство tuum [9] «Моё» и «твоё» (лат.). слабо — он старался никак ему не потворствовать.

Мальчик рос на чистом воздухе в одной из лучших — в смысле географического расположения и здорового климата — деревень Англии и, резвясь вволю, хорошо развивался телесно; детские же мозги в те дни так не перегружали, как теперь; может быть, именно поэтому он проявлял такую жажду знаний. Семи или восьми лет он умел читать, писать и считать лучше любого своего сверстника во всей деревне. Мой отец тогда ещё не был настоятелем в Пэлеме и детства Джорджа Понтифика помнить не мог, но из слышанных мною разговоров отца с соседями я заключаю, что все считали мальчика необычайно живым и развитым не по годам. Родители, естественно, гордились своим отпрыском, а мать и вовсе была уверена, что однажды он станет одним из властителей и наставников мира сего.