Сэмюель Батлер - Путём всея плоти

Отец, как уже было сказано, понять его не мог и ни во что не вмешивался. Сын явно превзошёл отца, и тот отлично осознавал это неким не поддающимся формулировке чутьём. По прошествии нескольких лет старик стал всякий раз, когда сын приезжал погостить, тоже наряжаться в лучшие свои одежды, и не переодевался в будничное, пока молодой человек не отбывал обратно в Лондон. Мне кажется, старый мистер Понтифик, наряду с гордостью и привязанностью к сыну, ощущал нечто вроде страха перед ним, как перед чем-то таким, чего он до конца не постигал и что, при всей внешней гармонии, было ему чуждо. Миссис же Понтифик ничего подобного не ощущала; для неё Джордж был чистым и абсолютным совершенством, и она с истинным наслаждением наблюдала в нём — или полагала, что наблюдает, — более сходства, как во внешности, так и в складе характера, с собою и со своей семейственной линией, чем с мужниной.

Когда Джорджу было лет двадцать пять, дядюшка принял его в партнёры на очень щедрых основаниях, и ему ни разу не пришлось пожалеть об этом своём шаге. Молодой человек привнёс новую энергию в предприятие, которое и так работало энергично, и к тридцати годам принадлежавшая ему доля годового дохода составляла не меньше 1500 фунтов стерлингов. Два года спустя он женился на девице семью годами младше себя, взяв в приданое кругленькую сумму. Жена умерла в 1805 году, когда родилась Алетея, их младшая, и Джордж никогда уже более не женился.

В ранние годы нового века в Пэлем стали регулярно наезжать пятеро маленьких детей в сопровождении двух нянек. Речь, понятно, идёт о новом поколении Понтификов, к которому наша пожилая чета — их дед и бабка — относилась с таким же нежным почтением, с каким относилась бы к детям лорда-наместника графства. Звали их Элайза, Мария, Джон, Теобальд и Алетея. Мистер Понтифик всегда прибавлял титул «мастер» или «мисс» к именам внуков, исключая Алетею, которая была его любимицей. Устоять перед очарованием внуков было для него столь же невозможным делом, как и противостоять нраву жены; но даже и миссис Понтифик тушевалась перед детьми своего сына и позволяла им всякого рода вольности, каких никогда не разрешила бы нам с сестрами даже и до того, как на её шкале благосклонностей мы переместились на второе, следующее за внуками, место. Только два правила вменялись им в обязанность: тщательно вытирать ноги при входе в дом и ни в коем случае не перекармливать воздухом орган мистера Понтифика, ни также вынимать из него трубы.

Что же до нас, обитателей приходского дома, то ничего в жизни не ожидали мы с таким нетерпением, как ежегодных наездов в Пэлем маленьких Понтификов. Мы входили в число вышеупомянутых вольностей: нас приглашали к миссис Понтифик на чай, а вслед затем наших юных друзей, её внуков, приглашали на чай к нам, и всем нам было хорошо вместе. Я безнадёжно влюбился в Алетею, собственно, все мы повлюблялись друг в друга и открыто, без тени смущения проповедовали — в непосредственном присутствии наших нянек! — многожёнство и свободный обмен мужьями и жёнами. Мы веселились от души, но это было так давно, что я забыл почти всё, кроме того, что мы веселились от души. Чуть ли не единственное, что оставило во мне непреходящее воспоминание, — это как Теобальд принялся однажды колотить и дразнить свою няньку, а когда та заявила, что уйдёт, закричал: «Никуда ты не уйдёшь, я нарочно оставлю тебя, чтобы мучить!»

И однако же, как-то раз зимним утром 1811 года, мы услышали погребальный звон — мы в это время одевались в задней детской, — и нам сказали, что колокол звонит по миссис Понтифик. Сказал нам об этом наш слуга Джон, и добавил с неподобающим к случаю легкомыслием, что в колокол звонят для того, чтобы за ней пришли и забрали. С ней случился апоплексический удар, унеся её почти мгновенно. Нас это сильно потрясло, тем более что нянька заверила нас, что стоит Богу пожелать, и с нами самими приключится апоплексический удар прямо в тот же самый день и унесёт нас навсегда, до самого Судного дня. Воистину, Судный день, согласно мнению людей, по всей видимости, знающих, ни в каком случае не может отстоять от нас дальше, чем на несколько лет, и тогда весь мир поглотит огнь пожирающий, а мы сами будем ввергнуты в вечную муку, если только не изменим своё поведение, причём в корне, а не на ту малость, на которую, мы, судя по всему, лишь и способны в настоящее время. Всё это настолько нас запугало, что мы принялись реветь и подняли такой тарарам, что няньке пришлось ради собственного спокойствия смягчить высказанную угрозу. После этого мы уже просто плакали — более сдержанно — при мысли о том, что не видать нам более чаю с пирожными в доме старой доброй миссис Понтифик.