Сэмюель Батлер - Путём всея плоти

Под спудом этого внешнего автоматизма сколько не таилось свобод и сколько не сбывалось духовных благовестий! Батлер заносил в свои тетради заметки обо всем на свете, но предпочитал музыку, живопись, мораль и биологию. Во всем он был дилетант, но дилетант энциклопедический и гениальный. По своему богатству, «Записные книжки» превосходят любые ожидания. Там больше мысли, больше чувства юмора и вообще больше чувства, чем в какой бы то ни было другой, современной Батлеру книге. Он методически писал «Путём всея плоти», но публиковать не решался. Его удерживал страх — и в то же время недовольство формой, которую он придал роману, по революционному духу порой граничившему с цинизмом. Батлер и вправду ненавидел семейную жизнь, но ненавидел в части её нетерпимости и негибкости. Б «Записных книжках» он признается, что завидует Мельхиседеку, который не знал родителей! У семейной жизни должен быть свой срок. Подрастающему поколению надо давать свободу. Такого рода был «цинизм» Батлера. И столь же циничным звучало его утверждение: «Как хорошо иметь деньги!». Кажется, в «Путём всея плоти» он говорит о бедности, как об «эмбриональном состоянии», — формула, которую позаимствовал Бернард Шоу, а уже от него — другие. То же самое можно сказать о его «циничной» антихристианской позиции — на самом деле, это позиция всего лишь антицерковная и антипротестантская. Батлера раздражает богатство прелатов и протестантское ханжество в родительском доме. Как бы парадоксально это ни звучало, Батлер и тут сближается с Сёреном Кьеркегором, они вообще близки по главным установкам (по отношению к одиночеству, «конкретному бессмертию», к Сократу, по антиклерикализму и антигегельянству). Проблемой «конкретного бессмертия» Батлер был одержим всю жизнь. В разнообразных эссе, в предисловиях к своим книгам, в бесчисленных заметках для себя он задается вопросом о возможности преодолеть физическую смерть. Батлер справедливо замечает, что жизнь многих людей есть, на самом деле, полусмерть («Записные книжки»). Напротив, некоторые люди-творцы — например, Шекспир, — начинают жить через сотню лет после своей физической смерти. Это замечание — лейтмотив у Батлера. Озабоченный «тотальной жизнью», неделимой и «почти вечной» (органической жизнью, которая передается через семя), Батлер понимает, что, не имея потомков во плоти, он рискует умереть «окончательно». Человек живет и продолжается через своих прямых потомков. «Я не оставлю после себя телесного потомства, но оставлю детей своего духа» («Записные книжки»). Спасение от «тотальной смерти» видит Батлер в творчестве духа. Эту идею — латентно присутствующую кое-где у Кьеркегора — со страстью и драматизмом перенимает Унамуно. Это — одно из немногих «сотериологических решений», которые сотворил современный европейский разум. Оно не принадлежит к числу главных заслуг Батлера, но входит в сумму самых парадоксальных мнений «светской» духовности [3] Его шедевр «Путём всея плоти» — среди вершин европейской литературы. Редко встретишь роман такой сильный, такой дерзкий, такой достоверный, как этот. Сэмюэль Батлер умер в 1902 году, не завершив корректуру своего главного романа. Книга вышла несколькими месяцами спустя. Об этой книге не стоит распространяться. Читать и перечитывать это великолепие — вот единственное средство узнать Батлера. Любая произнесенная вслух похвала слабее одной-единственной страницы его романа. .

Сэмюэль Батлер закончил писать свой роман в 1883 году. Читателем, которого он, вероятнее всего, имел в виду, был английский джентльмен, то есть человек образованный. Образованность по тем временам означала, кроме многого другого, порядочное знание Библии и Шекспира. Я говорю всё это, исходя из того обстоятельства, что текст Батлера мало сказать изобилует — он нашпигован скрытыми (раскавыченными) и зачастую намеренно искажёнными цитатами из первой и из второго. Лёгкость, с какой обращается с ними автор, заставляет предполагать, что он ожидал похожей лёгкости и от читателя. Мне представляется маловероятным, чтобы российские читатели начала XXI века в большинстве своем так же легко распознавали эти цитаты. А тогда какая-то часть восприятия пропадёт, что особенно неправильно в отношении автора, которого (и даже о существовании которого) они (большинство читателей) узнают впервые, да ещё после ста лет его немалой популярности на родине и в других странах.