Дмитрий Дейч - Записки о пробуждении бодрствующих

События, люди, разговоры, заоконный пейзаж, музыка, новости в интернете, всё то, что при прочих равных обстоятельствах воспринимается как собственно ПРОИСХОДЯЩЕЕ, становится вдруг чем-то совершенно посторонним, сдаёт позиции, отшелушиваясь слой за слоем, обнажая нечто не вполне обозримое, не вполне различимое даже, но — живое и осмысленное.

В гости ко мне приходит английский писатель Акройд и сообщает пренеприятнейшую новость: Шерлок Холмс умер от коклюша.

Выпили за упокой, Акройд закуривает трубочку, и тут я чувствую, что табак его пахнет не табаком, а ржавым железом. И я отчётливо понимаю, что запах этот курится потому, что табак Акройда смешан с опилками револьвера. А револьвер, судя по всему, принадлежит Ватсону.

«А что, — осторожно спрашиваю, — здоров ли наш любознательный доктор?»

Акройд смущается, прячет глаза и как-то очень подозрительно хмыкает. Я настаиваю, и в конце-концов англичанин сдаётся: «Никакого Ватсона нет и не было. „Ватсон“ — мой псевдоним.»

«Позвольте, — удивляюсь я, — но как же револьвер?!!»

«И револьвера не было. Рассказы про Холмса — все до единого — написал я.»

Во сне я отчётливо понимаю, что Акройд врёт — рассказы про Холмса написал не он, но кто же их написал? Не упомню... Честертон? Киплинг?

«По правде говоря рассказы про Холмса написал сам Холмс, — говорит Акройд, — и просил меня подписаться — просто потому, что у сыщиков не принято мемуарничать — разве на склоне лет, удалясь, так сказать, от дел. А я — человек чести, поэтому деньги, вырученные за публикации, аккуратно передавал автору, сам же взял псевдоним, чтобы не вводить публику в заблуждение. Так-то явился писатель Ватсон. Теперь, после смерти маэстро, придётся мне самому взяться за дело. Ватсона можно отправить на заслуженный отдых.»

«А как же револьвер?» — не сдаюсь я.

«Дался вам этот револьвер!.. Ладно, хотите знать — вот он!» — с досадой произносит Акройд, и достаёт из саквояжа некую железяку, в которой с большим трудом можно узнать предмет оружия. Кто-то хорошенько потрудился напильником, и теперь старый заслуженный револьвер напоминает комок ржавого железа.

«Подумываю о том, чтобы придать ему форму цветка,» — откровенничает Акройд, попыхивая своей трубочкой.

В раздевалке гулко хлопают металлические дверцы шкафчиков, за кирпичной перегородкой — мерный плеск: кто-то стоит под душем, намыливая голову, плотно зажмурив глаза. Голоса звучат неразборчиво, смазано, будто все разом воды в рот набрали, в воздухе — пар и сладковатый запах хлорки. Кафельный пол залит по щиколотку: люди движутся медленно, осторожно переставляя ноги, чтобы не споткнуться. Пространство наполнено телами, каждое из которых перемещается в соответствии с заданной траекторией, то и дело взмахивая руками, чтобы сохранить равновесие.

Но — стоит выйти наружу, взгляд наводится на резкость, предметы внезапно становятся твёрдыми, меня не покидает ощущение, что о любой из них можно порезаться или уколоться.

В дни перемены погоды мой череп напоминает неисправную лампу накаливания, где-то далеко внутри загорается зуммер желтого электрического свечения (я вижу этот свет - он отражается в зрачках собеседника), затем мгновенное помутнение, оторопь, и - простите, что вы сказали? - медленный восход сознания к точке минимальной членораздельности.

Как если бы я был тем, кто решил прокатиться на колесе обозрения, и вдруг обнаружил, что колесо стоит в воде по самую маковку, вот оно приходит в движение, кабинки по очереди показываются над водой - одна, и за ней – другая...

Как если бы я оказался в каждой из этих кабинок и в каждое новое мгновение становился тем, кто на краткий миг выныривает на поверхность и тут же исчезает, стремительно погружаясь всё глубже и глубже - до полного беспамятства и исчезновения.

Во сне отчётливо увидел собственное спящее тело — лицом вверх: ночной паучок опустился из темноты и долго висел надо мной на невидимой паутинке, перебирая лапками. Ещё немного, и — коснётся лба...

Я не знаю точно что произойдёт тогда, но чувствую, что не должен ему этого позволить. Тут во лбу моём открывается маленькая двустворчатая дверца, оттуда протягивается рука и вовремя подхватывает паучка, который уже норовит приземлиться между моими бровями. Рука протягивается к потолку и уносит паучка в темноту.