Да и сестры твои тоже. Что Шошана, что Яффа, что Рахель — один черт. Все из одного теста сделаны. Войдут, бывало, расцелуют, и давай щебетать. «Ой, какое у тебя платье красивое! Где купила?» «Ой, какой Коби симпатичный!» «Ой, смотрите, как Эти выросла, прямо красавица. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить». Ну просто соловьями заливаются, да и только. Но когда они все это щебетали, у них на губах все время ухмылка такая кривая вертелась. Как будто они мне говорили: «Вот, значит, как ты о своем муже заботишься, да? Понятно, понятно. Ну и что, скажи на милость, проку от всей этой твоей красоты и от платьев твоих, если тебе приходится за ним к свекрови бегать?»
Вот какую цену мне приходилось платить, чтобы тебя у твоей матери выкупить.
В поселке-то у нас про это не знал никто. Наоборот. Говорили, что я тебя в ежовых рукавицах держу и что кручу тобой как мне вздумается. Помню как-то раз в кино пришла, а Шушан у меня за спиной говорит:
— Кто? Масуд Дадон, что ли? Да он даже если пукнуть захочет, и то сначала домой сбегает и у жены разрешения спросит.
Ну, вот и ушел от меня мой Масуд. Как пришел, так и ушел. Даже и не оглянулся перед уходом. Да и вообще все время отворачивался. Как будто не хотел на меня смотреть. Так и не узнал, что со мной за эти шесть лет приключилось. И даже не спросил, как я без него тут справляюсь. Сбежал к себе обратно в могилу, а меня не взял. А ведь я без «катюши» к нему пойти не могу.
Все. Ни спины его у меня больше нету, ни руки… Даже запах его — и тот от меня ушел.
7
Если бы я могла, сейчас бы сняла с ворот сетку и положила ее себе на плечи. Только как же я это сделаю? Ведь мне нечем ее срезать. У меня с собой только сумочка, которую я шесть лет не открывала. А может быть, в ней маникюрные ножницы есть? Кстати, а что в ней есть вообще?
Нет, не могу я ее сейчас открыть. Пока не могу.
Я снова утыкаюсь носом в вырез платья. Хочу уснуть. Пусть сон заберет меня к себе.
Я прихожу на кладбище и ищу там могилу Масуда, но никак не могу ее найти. Ее нигде нет. Там, где была его могила, растут теперь шесть высоких колючих репейников. Ничего не могу понять. Я трогаю земле в том месте, где должна быть могила, и вижу, что она плотная, что ее еще ни разу не копали. Мои красные ногти ярко выделяются на фоне колючек. С другой стороны кладбища слышен голос нашего раввина. Он читает псалмы. И как это я не заметила, что на кладбище другие люди есть? Я трогаю голову, чтобы убедиться, что она покрыта платком и в мой палец впивается заколка. Не понимаю. Откуда вдруг на голове у меня оказалась прическа, которую я сделала для бар мицвы Коби? Я поднимаю голову, чтобы посмотреть, чью могилу пришли навестить, и вижу, что это не раввин никакой, а пчела, которая жужжит так, словно молится.
Я иду по центру нашего поселка. У меня красивая прическа, на мне расклешенная желтая юбка и черная блузка с желтым воротником. Вхожу в фалафельную. Масуд поворачивается ко мне спиной, а я говорю:
— Масуд, бросай все и пошли со мной. Прямо сейчас.
Но он не отвечает. Я слышу, как сзади кто-то смеется. Это его отец. Он говорит:
— Шмуона! Шмуона! Как дела, Шмуона?
Точь-в-точь как он смеялся надо мной, когда еще был жив. Я оборачиваюсь и вижу, что он сидит на высоком ящике, на котором раньше сидела Эти, когда приходила в фалафельную помогать Масуду, и, как ребенок, играет с кассовым аппаратом: нажимает на кнопку, раздается звонок, и выдвигается ящичек с деньгами. Он его задвигает и снова нажимает на кнопку.
— Смотри, — говорит, — Шмуона, что я делаю. Видишь?
Я поворачиваюсь к Масуду, подхожу ближе, но он по-прежнему стоит ко мне спиной и режет овощи для салата. Я говорю:
— Бросай все дела и пошли домой!
А он показывает ножом на большой таз, и говорит:
— Смотри, сколько хумуса я сегодня наготовил. Тут на тысячу лир будет. Разве тебе не жалко тысячу лир? Ты что, не знаешь, что сегодня раввин Кахане [19] Кахане — раввин Меир Кахане (1932–1990), американо-израильский религиозный и политический деятель правого толка. Был убит арабским террористом.
приезжает? Слышишь, громкоговоритель проверяют? Он вот-вот уже приедет, и все его слушать придут. Жалко такой случай упускать. Я сегодня половину выручки Дня независимости сделаю.
— Масуд, — хнычу я, — я есть хочу. Сделай мне несколько шариков.
А он говорит отцу:
— Что это с ней сегодня? Она в жизни моего фалафеля не ела. Никогда даже к прилавку не подходила.
И голос у него такой, будто он выиграл в лотерею десять миллионов лир, но своему счастью еще не верит. Я начинаю упрашивать его, как маленькая:
Читать дальше