Мирьяна Новакович - Страх и его слуга

Думаю, это «может» дало ей какую-то надежду. Вот ведь, влюбленным достаточно одного слова! Вероятно, существовало и какое-то ее слово, всего одно слово, обращенное к Шмизлину, которого ему было достаточно. Болван. Он действительно заслужил то, что получил. Я не могу защищать болванов от них самих.

— Что бы без вас делан наш дорогой Господь? Что бы делали без вас мы? — спросил меня Турн-и-Валсасина и тут же, не дожидаясь ответа, продолжил: — Дионисий Ареопагит говорит, что в самом сердце света всегда существует узловая точка, которая представляет собой точку божественного мрака. Без этой точки подлинный свет был бы чистой темнотой. И эта точка — вы.

— Да. И если вы взовьетесь в бесконечный и скучный свет, то упадете достаточно глубоко в себя и найдете там меня, — подтвердил я.

— Вы думаете, со мной этого не произошло? Тот же Дионисий говорил, что знание это нечто, соединяющее познающего и познаваемого. Я вас узнал сразу. А каждый, кто вас узнаёт, опускался до дна собственной души. Сколько таких вы встречали?

— Много!

— Прекрасно!

— Как вы можете считать прекрасным то, что есть много таких, которые пали?

— Но, маэстро, тот, кто вас познал, имеет надежду покаяться и познать Бога. Тем, которые вас не видели, каяться не в чем. А те, которым не в чем каяться, обманываются насчет того, что не в чем.

Ни звука. Ни стона. Только тишина. Потусторонняя тишина. Покой ада, в котором нет ни звуков, ни соловьев, ни стонов больных, ни человеческих слов первого языка и всех других, ни нежного мурлыканья кошки, ни предсмертного хрипа, ни шума ветра в полях, грома, звуков лиры, чихания, храпа, плача, ни даже дыхания. Такая тишина. Даже Мария Магдалина молчала. Солнце пекло ей в голову. Что это за нисан? Первый молодой месяц после весеннего равноденствия. И пятница? Я посмотрел ему в глаза. Пламя. В его зрачках бушевало пламя. Я оглянулся по сторонам. Иерусалим горел. Белые стены Иродовы окружало море огня. Кто может такое погасить? В Мории языки огня напали на храм со всех четырех сторон. Я нигде не увидел священнослужителей. Двор уже горел, огонь подступал к дверям. Я посмотрел в сторону Масличной горы, там кипящие потоки масла текли к долине, которую поджаривало пламя. Жар был невыносим. Всех акведуков империи не хватило бы, чтобы доставить нужное количество воды. Снова посмотрел на Морию, весь храм охвачен огнем. Пламя до неба. Ничего больше я рассмотреть не мог. Ни лачуг на восточной стороне, ни дворцов на западной, холмы превратились в огромные костры для еретиков. Самый большой — храм. Но огнем был охвачен только один круг — город. За пределами города пожара не было. За стенами города было спасение. Вся вода империи не смогла бы погасить город. Я повернулся к Иерусалиму спиной. И снова увидел его глаза. И пламя в них. И он не может погасить этот пожар. Но тут его глаза потемнели. Погасли. Он улыбнулся. Улыбнулся мне.

— Свершилось.

— Он вам это сказал?

— Это. Он сказал: «Свершилось». И умер. Я повернулся. Город стоял. Стоял таким, каким и был. На западе — нетронутые дворцы римских граждан, фарисеев, саддукеев, на востоке — шалаши и хибары. Оливковые рощи на Масличной горе нетронуты. Храм в своей славе и силе никак не изменился. Воздух наполнили звуки. Все звуки, которые только существуют, самые сильные, самые слабые, кукареканье петухов, брань таможенников, приговор, все звуки невыносимы, слишком тяжелы, ужасны. Как в аду, я не мог слышать собственные мысли. Но понял, ничего не случилось. В ту пятницу ничего, в сущности, не случилось.

— Это я знаю, хозяин. То, что было в пятницу, не самое важное. Самое важное случилось в воскресенье. Разве нет?

— Опять решил со мной спорить? В воскресенье тоже ничего не было. Вот тебе.

— Если в воскресенье ничего не было, то чего вы боитесь?

— Рассказов! Боюсь рассказов про то, что было.

Не знаю, почему нам потребовалось столько времени, чтобы уяснить себе, что прислуга сбежала. Ни две мои служанки, ни китайский повар, ни все остальные слуги, которые были с нами, нас не дождались. Их просто не было. Фон Хаусбург коротко сказал:

— Шметау.

Но это прозвучало скорее как «Сметау» [8] Снова игра слов. «Сметау» произведено от сербского «smetati» — « беспокоить, мешать ». . Я и сама в этом не сомневалась, хотя мне было непонятно. Полная вера у нас бывает только в то, что нам совсем непонятно.