Стэн Барстоу - Любовь… любовь?

— Это же не последний автобус. А у нас график, понятно?

На языке у меня вертится одно хорошенькое словцо, но я проглатываю его и, протягиваю деньги.

— Три пенни.

— Докуда тебе?

— До Рыночной улицы.

— Четыре пенса.

— От горы — всего три пенса.

— А это автобус специального следования, — говорит кондуктор. — И проезд на этой трассе стоит четыре пенса, потому что мы объезжаем вокруг ратуши.

Я протягиваю ему еще одно пенни. — Скажи спасибо, что я сел: теперь ты на четыре пенса богаче будешь, — говорю я ему.

Он качает головой и прищелкивает языком, показывая гнилые зубы.

— Только не я, приятель. Мне-то ведь все равно.

Я беру билет и отправляюсь наверх. Второго такого жалкого типа я едва ли сегодня встречу, думаю я, и хорошо, что эта встреча позади.

По субботам я работаю в музыкальном магазине мистера ван Гуйтена на Рыночной улице. Остальные дни недели там работает сам мистер ван Гуйтен да еще Генри Томас, который занимается мелким ремонтом в комнатке, за магазином, а по субботам я встаю за прилавок и помогаю в предвоскресной торговле. Отец мистера ван Гуйтена был голландцем, но сам мистер ван Гуйтен такой же англичанин, как и я, — голландского в нем только и осталось, что имя да иной раз, когда он очень разволнуется, несколько ломаных слов. Не все знают, что фамилия у него голландская. Многие вместо «ван» говорят «фон», и она сразу становится немецкой. Вот почему в первую мировую войну швыряли кирпичи в окна дома, принадлежавшего отцу мистера ван Гуйтена. Люди тогда не были такие всезнайки, как сейчас, и даже не догадывались, что мистер ван Гуйтен и его отец ничем не отличались от прочих обитателей Крессли и точно так же терпеть не могли немчуру; и догадались все об этом лишь тогда, когда мистер ван Гуйтен пошел добровольцем на фронт и вернулся домой в английской военной форме. Мой Старик тоже тогда вступил в армию, и они подружились с мистером ван Гуйтеном, хотя мистер ван Гуйтен был уже солидный дядя, а мой отец — еще совсем сосунок, моложе, чем я сейчас. После войны дела у отца мистера ван Гуйтена — а он был антикваром — пошли вкривь и вкось, и однажды вечером он застрелился, предоставив сыну выкручиваться, как сумеет. Мистеру ван Гуйтену очень не везло: вскоре после смерти отца он женился, а через несколько лет жена его умерла от рака. Снова он оказался один и больше уже не стал обзаводиться семьей. Долгое время он зарабатывал, себе на жизнь тем, что играл на пианино в театральных оркестрах и на сеансах немого кино, а потом открыл, этот магазин.

Нельзя сказать, чтобы мистер ван Гуйтен был близким другом нашей семьи, но Старик и Старушенция всегда вспоминают о нем и посылают ему поздравления к рождеству, а когда составляли список гостей на свадьбу Крис, он был в числе первых. Как я стал работать у него в магазине? Очень просто: однажды в субботу Старик прочел в «Аргусе» объявление о том, что магазину нужен приказчик на один день, и сказал об этом за обедом. Я увидел возможность подработать, да и место это было мне по душе. Старик пошел и без долгих разговоров условился обо всем. Это было год назад, и пока я не жалею о своем решении. Мне нравится обслуживать покупателей, заполняющих магазин по субботам, нравится видеть не только Хэссопа, Миллера, Роулинсона и Конроя изо дня в день, а и какие-то другие, каждый раз новые лица. Порой мне кажется, что вот та работа, для которой я создан; только если стать приказчиком насовсем, то это очень мало дает, а так мистер ван Гуйтен платит мне за субботу тридцать монет, и это ощутимо дополняет мое скромное жалованье.

В магазине я появляюсь после девяти, когда мистер ван Гуйтен уже открыл его. У дверей стоит «моррис» и Генри дожидается меня, чтобы приступить к погрузке. Фургончик — светло-голубой, и на нем черными буквами выведено имя мистера ван Гуйтена. Выглядит он как новенький, да и неудивительно, потому что куплен он всего полгода назад. Тот, который был у мистера ван Гуйтена раньше, служил ему еще с довоенных времен и не имел никаких отличительных знаков. Когда я вхожу в магазин, мистер ван Гуйтен сидит в своей клетушке в конце длинного прилавка, отгороженный от всего света матовым стеклом, и просматривает свои книги. Мы с Генри выносим из магазина два новых телевизора и приемник, а также три телевизора, которые находились в ремонте.

— Недурная выручка у нас за эту неделю, а, Генри! — говорю я, когда, покончив с погрузкой, мы останавливаемся передохнуть у фургончика. — Добра тут больше, чем на двести монет.