Стэн Барстоу - Любовь… любовь?

С того места, где примостилась та самая парочка, доносится какой-то звук — точно лопнула резинка; девчонка хихикает и пытается оттолкнуть парня.

— Я точно тот психиатр, который пошел в «Фоли бержер» и весь вечер только и делал, что наблюдал за публикой.

— Что? — переспрашивает Ингрид, и я так и не понимаю, то ли она меня не расслышала, то ли до нее не дошла моя острота.

— Не важно. — Я шарю в кармане. — Курить хотите?

— Постойте-ка. — Она роется в сумочке. — Давайте съедим сначала это.

Она достает плитку шоколада, разламывает ее на кусочки и кладет себе на колени. Мы едим шоколад и смотрим картину. Это шоколад с изюмом и орехами, который, на мой взгляд, уступает разве что кофейному крему.

Фильм уже подходит к концу, а я все никак не могу понять, в чем его смысл. Вообще музыкальные картины, как правило, довольно глупы. Почти во всех непременно действует какая-нибудь неудачливая труппа, которая надеется, что счастье ей наконец улыбнется и кто-то даст денег, и они наконец поставят на Бродвее свой сногсшибательный спектакль. И всегда какой-нибудь славный молодой режиссер влюблен в милую молодую особу, но не сознает этого, потому что вторая героиня фильма, страшная стерва, хотя и бешено талантливая, прочно держит его при себе. И всегда рано или поздно наступает момент, когда кто-нибудь, зайдя в сарай или куда-нибудь еще, где происходит репетиция, озирается и говорит: «Послушайте, а почему бы нам не дать спектакль прямо здесь?» И после этого все сразу начинает идти как по маслу: в день премьеры среди зрителей непременно оказывается какой-нибудь жутко богатой банкир, и, пока он подписывает чек, славный режиссер за сценой вдруг понимает, что он безумно влюблен в милую молодую особу, и поет ей об этом. Бывает, конечно, что нападешь и на что-нибудь более стоящее, но картина, которую мы сейчас смотрим, как раз из таких. Однако учтите: я вовсе не жалуюсь. Я бы мог смотреть сегодня любую муру — то, что на экране, меня мало интересует, я целиком поглощен той, что сидит рядом. Она сидит так близко, что у меня дух захватывает, я то и дело поглядываю на нее и гадаю, в самом ли деле она так уж увлечена картиной или только делает вид и когда можно будет обнять ее. Существует несколько мнений о том, как надо вести себя во время первого свидания. Одни говорят, что боже упаси шевельнуть хоть пальцем — терпение всегда вознаграждается. Философы противоположного направления принадлежат к школе темных углов. Их метод, по-моему, применим лишь в тех случаях, когда ты имеешь дело с девчонкой определенного сорта, которая знает, зачем ты ее позвал, и заранее на все готова. И есть еще ребята, которые придерживаются средней точки зрения: по их мнению, надо хотя бы дать понять, что ты знаешь, чем девушка отличается от парня, и отнюдь к этому не безразличен. Я же считаю, что линия поведения зависит от такого, какую ты поставил перед собой цель. Можно, к примеру, не сомневаться, какую цель поставил перед собой тот парень, что сидит в нашем ряду, и, судя по тому, как ведет себя его девчонка, похоже, что он своего добьется. Но я отношусь к Ингрид иначе. Мне хочется только, чтобы она полюбила меня и позволила мне проявлять к ней внимание. Я хочу быть с ней добрым и нежным, мне так этого хочется, что, как только я начинаю думать о ней, чувства захлестывают меня. И сейчас, когда она сидит так близко, совсем рядом, в темноте…

Как назло, тут начинается перерыв, зажигается свет, а билетерши разносят мороженое. Я спрашиваю Ингрид, хочет ли она мороженого, она говорит: «Нет», — и я решаю тоже воздержаться. Разговаривая с ней, я кладу локоть на спинку кресла, и, когда свет тушат, рука моя как бы сама собой соскальзывает туда, куда ее так и тянет. Ингрид не возражает — даже наоборот: почувствовав мою руку у себя на плече, она придвигается ближе, уютно устраивается, прильнув ко мне, волосы ее касаются моего лица, и, я вдыхаю приятный запах хорошей парфюмерии. В следующую секунду мы уже целуемся, впервые целуемся, и это удивительно хорошо.

На улице, когда мы выходим из кино, дует довольно холодный ветер. Некоторое время мы идем по главной магистрали, потом сворачиваем на дорогу, ведущую на вершину холма, где живет Ингрид. Мы почти не разговариваем. Мне хочется сказать что-то такое, что закрепило бы наши отношения, чтобы не пропало бесследно то, что произошло в кино, но все, что было там, во мраке и тепло, здесь, среди того холода, словно испаряется куда-то, и кажется, что нам этого уже не вернуть.