Array Журнал «Наш cовременник» - Наш Современник, 2005 № 01

Тем временем в соседней комнате был накрыт стол, и мы перешли туда. К столу медленно, с трудом подошла Эльза Густавовна. Мы поздоровались и сели за стол, как четырнадцать лет назад в Ново-Дарьине — Георгий Васильевич и я напротив друг друга, а Э. Г. в торце стола.

На столе появились «треугольники» выпечки моей жены. Увидев их, Э. Г. улыбнулась и сказала:

— Ответ за мной.

Георгию Васильевичу (очевидно, по ассоциации) вспомнилось:

— В 20-е годы в Курске еще были частные лавки, куда я ходил за покупками, чаще всего за колбасой. Продавец спрашивал: «Что тебе, мальчик?». Я отвечал — «Смесь», и тогда он поочередно брал колбасы разных сортов, тонко-тонко их нарезал и взвешивал. А вдобавок давал мне еще и конфетку: ведь я у него был постоянный покупатель…

Рассказы о прошлом были продолжены:

— Мой учитель музыки (была названа полностью его фамилия, имя и отчество, но я их не запомнил. — С. С.) говорил: «Свиридов, вы будете композитором». И когда я окончил школу, моя бедная мать отправила меня в Ленинград — продолжать учиться музыке. Она зашила мне (кажется, в пояс брюк) пятьдесят рублей — всё, что могла дать мне на дорогу…

— Меня поселили в общежитии. Однажды я постирал рубашку и, по своей наивности, повесил ее сушиться на чердаке… Когда я вернулся туда — рубашки и след простыл.

— До войны, когда я уже стал постарше, я бывал в ленинградском Доме писателей и не раз наблюдал там Алексея Толстого, Вяч. Шишкова и других. Администратором Дома был тогда Анатолий Левкиевич Жевержеев. Он меня выделял…

Затем разговор перешел на события 1948 года после знаменитых постановлений ЦК ВКП(б) об Ахматовой и Зощенко и об опере «Великая дружба» В. Мурадели.

— Я узнал о постановлении на даче у Д. Д. Шостаковича от бывшего там же Анатолия Мариенгофа…

Тут Свиридов остановился и воскликнул:

— За мной записывать надо! Ведь я же современник, современник!

А потом продолжил:

— В формализме тогда обвинили и меня, перестали исполнять мою музыку, хотя я уже был лауреатом Сталинской премии. Помню, режиссер Вивьен, для постановок которого я писал, утешал меня: «Ничего, скоро всё забудется, ты напишешь музыку к другим спектаклям, и она опять пойдет…».

И тут же вернулся в современность, вспомнив свою недавнюю поездку в Англию и тамошнюю концертную публику. Он подчеркнул, какими подготовленными к восприятию серьезной музыки приходят на концерт лондонские слушатели (нередко с партитурами исполняемых сочинений):

— Такая культура, конечно, создавалась столетиями…

Заговорили о его музыке, и он обронил, что теперь у него есть написанное на слова Клюева. Эльза Густавовна, до того молчавшая, включилась в разговор и подтвердила:

— Да, да, есть…

Но я не решился тогда спросить, что же именно…

Мне вспомнился кинофильм начала 1950-х годов «Великий воин Албании Скандербег». Что к нему писал музыку Свиридов, я узнал много позже, а теперь просто сказал, что впервые встретился с творчеством композитора, тогда еще не зная этого, уже в свои десять лет, когда смотрел картину про албанского героя.

Похоже, я завел речь о чем-то капитально отложенном в долгий ящик: Свиридов живо посмотрел на жену и сказал:

— Это надо достать и продать!

…Вернулись к Есенину, к его 100-летию, и тут Эльза Густавовна спросила, не найдется ли для нее еще один экземпляр четырехтомника «Есенин в стихах и жизни», добавив, что хочет подарить книги друзьям. К счастью, дома у меня еще оставался свободный комплект издания, и я обещал, что завезу его на следующий день.

Откликаясь на мой рассказ о коллективной работе по подготовке Полного собрания сочинений поэта, о некоторых новых результатах наших научных поисков, отразившихся в комментариях к есенинским произведениям, Свиридов заметил:

— Да, наконец-то Есенина стали изучать по-настоящему…

Мне вспомнилось, что первая строка («Симоне, Пётр») пятой главки поэмы Есенина «Пришествие» (эту главку Свиридов впоследствии сделал одной из частей своей «Отчалившей Руси») первоначально была записана автором как «Симоне, Пётро» (что, в отличие от окончательного варианта, правильнее грамматически). Я рассказал об этом композитору, упомянув и про музыку «Отчалившей Руси».

— Я этого не знал, — ответил он. — Но если брать этот вариант, то музыкальная интонация должна быть другая. Ведь в обращении «Симоне, Пётр» слышится жалоба…

И тут я в первый раз услышал пение самого Свиридова: