Иван Клима - Час тишины

— Я говорил это ради тебя, — ты всегда так этому радовался. Помнишь, как мы ходили вместе, там, внизу… Помнишь, что мы тогда вытворяли.

Адам молчал.

— Я думал, — добавил Молнар, — что ты будешь рад, не думал, что так поступишь.

На небе сверкнула и погасла беззвучная молния, звезды стали исчезать во мгле, душа Молнара сжималась в тоске — какая бессмыслица рассчитаться с жизнью ради какого-то миража и еще верить в то, что этим поможешь людям, а ведь людям многое нужно, очень многое, только не эта жертва. Потом ему пришло в голову, что человек, видно, не способен уверовать в мираж сам, обязательно кто-нибудь должен подвести его к этому. «Я его подвел, — понял наконец Молнар. — Я повторял ему все эти бессмыслицы, уверял, что он есть первый человек. А ведь говорил-то я все это только потому, что было смешно — „Адам, первый человек“, а он во все это верил».

— Прости меня, — сказал Молнар.

За спиной было тихо. Он щелкнул бичом, чтобы нарушить тишину. Но ведь я этим также и утешал его: внушал ему, что. он, мол, человек особенный, что-то может, хотя это было и неправдой.

«Зачем мы это делаем, — думал он, — зачем один другого утешает ложью? Зачем утешаем ею самих себя? Неужели нельзя по-другому, неужели мы не смогли бы без этого жить?»

Тьму снова прорезала молния, и в ее свете он увидел громады туч. Какая бессмыслица, испугался он, действительно, сейчас хлынет дождь. Он должен хлынуть, решил Молнар, как счастлив был бы Адам, если бы действительно сейчас пошел дождь.

— Смотри, — сказал Молнар торжественно, — приближается буря. — Он сам испугался тона, каким произнес эти слова, но все же добавил — Так ты видишь, ты видишь?!

Навстречу им откуда-то из глубин поднимался ветер, несущий пыль, раздался прерывистый стон Адама, тихо постукивали копыта лошади, скрипнули колеса на повороте.

Потом упали первые капли.

«Какая бессмыслица!» — снова подумал Молнар. Потом решил прикрыть лежащего. Он остановил лошадь и наклонился над телегой.

— Посмотри, дождь, значит, все-таки ты… — Молния осветила лицо Адама, и Молнар не договорил.

Потом он развернул старое вонючее одеяло и прикрыл им безжизненное тело.

В первые январские дни не переставая лил дождь. Вода в канале медленно поднималась, а потом однажды ночью вышла из берегов. Инженер впервые видел, как плывет деревня, — будто неподвижный лист среди широких вод; деревья торчали из воды, и кто-то плавал от деревни к деревне на шаткой лодчонке с единственным веслом.

Рабочие с плотины уже несколько дней как уехали, он тоже вскоре должен был перебраться из своего деревянного сарайчика.

Теперь он переселился в город, в заплесневелую комнату отеля. Ему предстоял по меньшей мере месяц безделья; впервые за два года он не знал, куда себя деть. Впереди — ничего, кроме свободного времени. Он бродил по городу — витрины были пустые, купил роман Симонова и пошел в трактир, заказал себе стакан водки; сидя, стал разглядывать жирные лица, грязные шторы, прислушиваться к обрывкам разговоров; потом полистал книгу, но читать так и не начал. Он думал, что за два года он, собственно, ни разу не открыл книги, ни разу не был в театре, а музыку слышал только на танцульках; и более того, у него не было ни одного мгновения, которое люди называют домом.

Зато он охотился на дикого зверя и легко вышагивал по лесным тропам в ожидании, что земля под ним разверзнется, спал, где придется, спал с женщинами, когда было возможно. От всего этого накопилась какая-то удручающая усталость. Два года он ни разу не отдыхал, не вырывался из мира, в котором можно было думать только о том, что ты живешь и работаешь; но почему, собственно, он здесь торчит?

Он отмерил землю для больницы и исследовал трассу дороги, но ни больницы, ни дороги так никто и не начал строить — люди радовались, что удалось хотя бы построить несколько домов, куда переселились бездомные. Зачем ему было здесь оставаться? Он хотел построить что-то значительное, что-то такое, что позволило бы ему не только забыть о прошлом, но и продолжать творчество. Он хотел преодолеть боль работой, а не только усталостью.

К вечеру пришли его знакомые: инженер Гурчик из водного кооператива, прокурор, аптекарь и нотариус. Когда он бывал в городе, они играли иногда в покер или в булку, спорили о политике и просто-напросто сплетничали.

Прокурор рассказывал о поджогах, об утопленных грудных младенцах, о нападении бандитов, о спекуляции, об изнасиловании девушек — во всем этом он обвинял эпоху, позабывшую нравственные законы, но больше всего коммунистов, боровшихся против морали приказами и не сумевших дать иной морали, кроме морали классовой борьбы.