Иван Клима - Час тишины

— Расскажи еще что-нибудь такое, — попросила она.

Ее беспокоили другие мысли — что произойдет потом, беспокоили широкие просторы, по которым они шли и в которых останутся потом одни, она еще не знала, как будет себя вести, и пыталась гнать все эти мысли.

Было что-то особенное в ее состоянии, но с тех пор, как они снова стали видеться, она ни разу не подумала, случится это или не случится, не думала и о будущих днях. Виделись они всегда на небольшом участке дороги, которая вела к трактиру, их свидания были единственной возможностью вырваться из скуки, пронизавшей всю здешнюю жизнь. И даже тогда, когда он начинал ее целовать, она все равно не думала о будущем, а целовалась она уже не в первый раз, и это ничего не означало. Но однажды, когда они шли молча к трактиру, она вдруг испугалась — не обидела ли она его? — испугалась, что он больше за ней не зайдет и тогда она останется дома одна. Поэтому она сказала ему, чтобы он ждал ее вечерком, но тут же подумала, что они присядут где-нибудь недалеко от замка: в крайнем случае, если закричать, ее могут услышать в ближайших домах. Но они не присели там, а шли все дальше и дальше в глубокий вечер, в темный простор, и теперь она уже думала о том, что может произойти.

«Ясно, он захочет меня», — пришло ей в голову. «А что, — продолжала она думать, — возможно, я на нем и остановлюсь». Вся жизнь ее до сих пор была не такой, какой она ее себе представляла. Все равно никто не даст того, чего бы ей хотелось.

Вероятно, только один человек сумел бы это сделать — Йожка Баняс. Но он куда-то исчез.

Теперь она уже не внимала словам Павла, не слышала их. Вспомнила, как гуляла тогда с Йожкой. Наверно, надо было с ним пойти — обиделся и уж больше ни разу не заходил к ней. Она осторожно расспрашивала о нем и узнала, что он купил себе еще две машины и что где-то у него есть любовница, разведенная женщина с детьми, держит гостиницу.

Сукин сын, негодяй, свинский потомок дурака-трактирщика… На глазах ее выступили злые слезы — она все еще видела перед собой его красивое лицо с тонким носом и большими губами.

Павел заметил, что она расстроена, и ему почудилась в этом реакция на его слова. Он обнял ее покрепче, счастье его было безграничным.

Так подошли они к самому берегу реки, и тут он вспомнил о сверточке в кармане.

— Это для меня?

Он кивнул, она развернула бумагу — платок был тонкий и прозрачный, цвета тающего снега, на зеленых ветвях сидело много пестрых птиц. Сумрак приглушал сочность красок, придавал им темно-пастелевый оттенок, но, как ни странно, вечерние краски были еще красивее дневных.

Она с осторожностью держала платок, чтобы нечаянно не порвать его грубым движением. Склонившись над водой, она ощущала каждое прикосновение к этому редкому материалу. «Кто бы мог ожидать такого…» — подумала она счастливо, и только сейчас ей пришло в голову, что надо что-то ему сказать. Она еще раз наклонилась над водой и увидела свое отражение рядом с темной тучей и улыбнулась ей:

— Вытащи-ка!

Потом она прижалась к нему. Она все еще не знала, как себя поведет дальше, но уже перестала думать о Йожке; злость, которую она еще минуту назад испытывала, уступила место тихой, блаженной и нерушимой пустоте.

— Говори что-нибудь, — приказала она, — что-нибудь веселое!

Она смотрела на него утомленными глазами: сумрак округлял его мальчишеские черты, и это ей нравилось.

— Мне хотелось бы все делать для тебя, — сказал он ей. — Все, что я теперь буду делать, все будет для тебя. Всегда!

Он замолчал, она тоже молчала и ждала, что же он станет делать.

— Подожди, — решила она наконец и, сняв платок, тщательно сложила его. Всю ее наполнила нежность. «Ах ты, мой козлик неловкий!» — говорила она про себя, будто долго ждала этих чувств, и так ей было легко, хорошо. Она положила платок на землю и стала дожидаться, когда же он ее обнимет.

А когда он поцеловал ее, она закрыла глаза и какое-то освобождение сошло на нее в эту минуту, оно заполнило ее мечтой о нем, о его прикосновениях.

Целовались они долго, потом он прошептал:

— Я тебя… я тебя… люблю, очень теперь люблю. — И снова хотел ее поцеловать.

Она оттолкнула его и встала. Он тоже поднялся. Но она повернула его спиной к себе, так что теперь он видел только темную воду, в которой отражался восходящий месяц, и слышал, как за его спиной шуршит сухая трава.

— Ну, — прошептала она очень тихо.

Они легли на теплую окаменевшую землю, его поразила белизна ее тела.