Иван Клима - Час тишины

В первые же дни оккупации он узнал, что трое из его учеников перекинулись к немцам. Вероятно, таких было больше. Но этого он уже не узнал — на ночь принял смертельную дозу люминала. «Быть полезным людям», но как? Политика — дело грязное, только честный труд оставляет ценности. Не занимаешься политикой — кто-нибудь придет и снова все поломает; сколько людей заботилось лишь о своей работе, а кто-то пришел и разрушил — люминал, деревни без крыш, горящий костел, в который заперли людей, матери, плачущие вместе с детьми, обгоревшие деревья… И все, все мы были совершенно невиновны.

Дело только в том, сумеют ли люди придумать что-нибудь другое? Но я все-таки вступил в партию, которая хочет изменить мир; ему казалось, что тем самым он соединил свои мысли и свои действия с мыслями и действиями людей, которые хотят придумать нечто другое: чтобы никто не мог одного человека гнать против другого… «И вот я здесь», — сказал он устало. Но, несмотря на большую усталость, ему казалось, что он заглядывает в грядущие дни, наполненные смыслом, имеющие свое назначение. Ему еще захотелось представить, что в этом грядущем сумеет сделать он, но думать уже не было сил, он только прислушивался к звуку воды, однообразно капающей в умывальник, и наконец уснул.

В коридоре раздался сильный крик, послышались шаги. Он увидел, как доктор зажег лампу и как с лампой выбежал наружу.

— Двигайтесь живее! — приказывал доктор.

Инженер встал, растерянно прикрыл постель, оделся — не было еще и двух часов ночи, на улице продолжал шуметь дождь. Из соседней комнаты доносились болезненные стоны, он вышел в коридор и заглянул в открытую дверь. На широком столе, покрытом простыней, лежал человек, облитый кровью, кровь капала на пол, образуя лужу, сонная сестра подготавливала инструменты, доктор мыл руки.

— Я нужен вам для чего-нибудь? — спросил инженер.

— Благодарю, — сказал доктор, — а вам когда-нибудь приходилось?

— Нет.

— Тогда будет трудно. — Он посмотрел на потолок. — Разве что, — и он показал в угол, где стоял старомодный черный зонт, — придется подержать его над нами. — И доктор стал тщательно вытирать руки.

Инженер взял зонт, раскрыл его и подошел к операционному столу.

— Вы должны быть осторожны, — предупредил врач, — мне теперь будет не до вас, и постарайтесь лучше не смотреть, раз вы не привыкли.

На зонтик падали капли, он смотрел, как врач длинными ножницами разрезает сухожилия и потом зашивает кожу — кровь текла у него по рукам. Потом он увидел смертельно бледное лицо. Этот человек все-таки, наверное, умрет. Ноги у инженера вдруг стали тяжелые, лоб похолодел. Он прикрыл глаза. Видно, усталость. Без всякой причины вдруг охватило сознание отчаянной бессмысленности. Почему все-таки не отремонтируют крышу? Какой смысл в том, что он приехал сюда в такую даль? Для того чтоб держать этот зонт? А что будет дальше?

Врач забинтовывал рану. Он вытер вспотевший лоб, самое худшее было позади.

— В первые дни нам приходилось на бинты рвать солдатские рубашки.

Безногого отнесли в соседнюю комнату. Врач наливал в умывальник чистую воду; руки, халат и даже лицо у него были забрызганы кровью.

— Умрет? — спросил он его.

— Наверно, — сказал врач, — даже определенно умрет. Его везли сюда чуть ли не целый день.

Инженер несколько раз закрывал и открывал зонт — капли стремительно разлетались во все стороны.

На улице в непроницаемой дикой горной темноте не переставая шумел дождь.

Учитель снял с плитки кастрюльку с кофе, перелил его в настоящий майсенский кофейник. И кофе тоже был настоящий— он оставил себе горстку, когда раздавал детям посылки ЮНРРА. Он расположился в кресле и пировал по-царски — ел кулич и пасху, которые принесла ему дочь школьного сторожа. Она или ее мать носили, видимо, угощение и прежним учителям в качестве незначительного подкупа, но все равно это его порадовало; у него было превосходное праздничное настроение; после стольких недель утомительной работы хоть немного покоя, хоть какое-то время для собственных мыслей.

Поев, он помыл посуду и стал глядеть из окна. Учитель родился в горах, до назначения сюда он несколько лет работал в деревеньке, лежавшей у самого подножия суровых скал. Бесконечность равнин очаровывала его, ему нравилась их чистота, тишина, узкие полосы поблескивающих вод, желто-зеленые шары весенних кустов, черные косяки летящих уток. Во всем этом была нетронутая красота, но он знал, что за нею стоит горькая нищета. Земля — не знавшая плуга. Ледащая.