Иван Клима - Час тишины

Наконец прибыл поезд — четыре вагона, обвешанные людьми; он влез в последний, нашел себе местечко в тамбуре и сел, прижимая к стене свои сокровища; воздух здесь был спертый от разгоряченных человеческих тел, от грязи, пота и пьяного дыхания.

Через краешек окна он видел убегающий пейзаж — островерхие кроны желтеющих деревьев, краснеющий кустарник, пожарища деревень, землянки, из которых поднимался дым, глиняные избушки и соломенные крыши, деревянные сараи, покрытые зеленой хвоей, — видно, в них жили люди и даже спали дети, — и он проникся еще большим сочувствием к жителям этого края.

Он вышел на сожженной станции — недавно разрушенный монастырь поднимал к небу зубчатую башню; к монастырю приближалась молчаливая процессия; что вы будете делать, когда опомнитесь, чтоб открывать двери, говорить обычными словами и снова любить? Они проходили мимо него, молчаливые, залезали в свои норы, расходились по разным тропинкам. Наконец их осталось только двое — он да длинный тощий старец в бумажных брюках, резиновых галошах на босу ногу, через плечо у него висело зеленое американское одеяло с большими черными буквами U.S. ARMY, на голове шляпа, как перевернутая лохань.

— Пан, — спросил старик, — это правда, что снова будет война?

Он ужаснулся.

— А между кем?

— Говорит, между русскими и Америкой. У американцев вроде есть такая бомба. Как бросят — так целая часть света долой. И огонь столбом до самой луны.

— Да что вы? Кто это вам такое наговорил?

— Да вот все вокруг говорят, — сказал старик. — Человек на все способен. Нравится ему огонь, вот он и зажигает. Той осенью, когда сюда пришел немец, наших согнали в костел, а некоторых увели за деревню в лес. А потом солдаты все полили бензином и подожгли. Огонь клокотал, все только трещало. И мы так кричали, что не узнавали собственных голосов, пока не услышали тех, запертых в костеле; у меня дочка там была, так вот слышал я, как она плачет со всеми детишками своими, как рыдают они в этом страшном огне; а потом немец, офицер с черным лицом, кричал: «Зинген, зинген!» И мы пели, о, господи, как же страшно мы пели и как долго в ту ночь, когда уж и треска-то никакого не было, когда уж никто больше не кричал и было совсем тихо.

Старец приподнял шляпу и ушел по тропинке, ведущей к желтым холмам, где, вероятно, посреди леса поселились люди.

Теперь он остался совсем один. А когда пришла ночь, он вытащил из рюкзака свитер и плащ-палатку, улегся под высокий дуб на опушке леса и сразу же уснул; сны ему не снились. Уже рассветало, когда его разбудил шум моторов. Это была целая колонна машин; первая сразу же остановилась, офицер тщательно проверил бумаги, откозырял, пожал руку и взял его в свой «джип». Дорога вилась вдоль холмов, повсюду видны были воронки. Вскоре они съехали с нее и стали медленно двигаться по кочковатому лугу, они проезжали через временные мосты, но чаще всего вброд, там, где брод был тщательно обозначен палками. Был уже день, когда с голого гребня он увидел развалины сожженного города.

Его высадили на пространстве, которое, очевидно, было когда-то площадью. Он смотрел вслед удаляющимся машинам, в бывших садах до сих пор торчали обгоревшие деревья, но не осталось ни единого цветочка: краски вообще исчезли из этих мест, только на заново построенном сарае висела оранжевая вывеска:

ГАЛАНТЕРЕЙНЫЕ ТОВАРЫ.

Ему показали, как пройти к врачу; нужно было вскарабкаться по зеленому косогору; в деревянном военном бараке он нашел медицинскую сестру. Врач уехал вчера вечером в горы — эпидемия сыпного тифа, а здесь его дожидалась целая толпа деревенских жителей; мотки бинтов, пропитанных кровью, гипс, а рядом жующая корова; на возу умирал безногий, его крик перекрывал тихий и бессвязный гомон людей, обреченных на длительное ожидание.

Наконец> появился врач в высоких сапогах, большой и плечистый, под глазами синие круги утомления, с большими руками, которым приходилось держать лопату.

— Давайте по одному. — И прошел в кабинет, прежде чем его успели схватить протянутые руки.

Инженер присел на деревянной лестнице и слушал непонятный разговор; он смотрел вниз на измученные леса, на плоские кратеры лугов, на маленькие фигурки людей, снующих на дороге, и ждал. В девять часов вечера отковылял последний пациент. Врач выскочил за дверь и закричал:

— Проходите, приятель!

Они сидели в маленькой каморке, в которой стоял только стол, заваленный бумагами, жестяной умывальник с кувшином, шкаф и складная кровать; сестра принесла две большие банки разогретых консервов и бутылки с пивом.