Патриция Хайсмит - Цена соли

— Понять иногда не могу, почему ты думаешь, что я тебе нравлюсь или нравилась. Потому что ты меня даже не понимаешь.

— Да ты сама себя не понимаешь.

— Но я понимаю… и тебя я понимаю. В один прекрасный день ты бросишь рисовать, а вместе с этим бросишь и меня. Так же как ты бросал все, за что когда-либо брался, насколько я могу судить. Химчистку или торговлю подержанными автомобилями.

— Это неправда, — угрюмо запротестовал Ричард.

— А почему, как ты думаешь, я тебе нравлюсь? Потому что я тоже немного рисую, и мы можем поговорить об этом? Я так же не гожусь тебе в девушки, как живопись не годится для тебя в качестве занятия, — она помолчала минуту, а затем договорила остальное. — Как бы то ни было, ты уже достаточно знаешь об искусстве, чтобы понимать, что ты никогда не станешь хорошим художником. Ты как маленький мальчик, который отлынивает от дел, пока у него есть такая возможность, но при этом ты все время знаешь, чем тебе следует заниматься и чем в итоге ты и займешься, работая на своего отца.

Голубые глаза Ричарда внезапно стали очень холодными. Линия губ сначала сделалась прямой и очень короткой, а потом верхняя губа слабо изогнулась.

— Но дело ведь совсем не в этом, правда?

— Ну… да. Это касается того, что ты цепляешься за отношения, даже если знаешь, что все безнадежно, и что в итоге ты сдашься.

— Я не сдамся.

— Ричард, нет никакого смысла..!

— Ты передумаешь, вот увидишь.

И она поняла. Это была его старая песня, и он продолжал ее исполнять.

Через неделю Ричард стоял в ее комнате с тем же самым выражением угрюмой злости на лице и говорил тем же самым тоном. Он неожиданно позвонил ей в три часа дня и настоял на том, что зайдет повидаться на минутку. Она как раз паковала чемодан, чтобы уехать к Кэрол на уикенд. Если бы она собиралась не к Кэрол, Ричард был бы совсем в другом настроении, подумалось ей, потому что за последнюю неделю она видела его три раза, и он был любезен и внимателен к ней, как никогда.

— Ты не можешь вот так просто взять и приказать мне уйти из твоей жизни, — заявил он, размахивая своими длинными руками, но звучала в его тоне нотка потерянности, как будто он уже начал от нее отдаляться. — Что меня действительно задевает, так это то, что ты ведешь себя так, будто я ничего не стою, будто я совсем бездарный. Это нечестно по отношению ко мне, Терри. Я не могу с этим справиться!

«Нет, — подумала она, — конечно, он не может».

— Я совсем не хочу с тобой ссориться, — сказала она. — Ты сам решил поссориться — из-за Кэрол. Она у тебя ничего не отняла, потому что у тебя этого никогда и не было. Но если ты не можешь продолжать встречаться со мной… — она осеклась, понимая, что он может и наверняка продолжит встречаться с ней.

— Прекрасная логика! — сказал он и потер глаз нижней частью ладони.

Тереза смотрела на него, захваченная мыслью, которая только что пришла ей в голову, и которую она внезапно осознала, как факт. Почему это не дошло до нее еще тогда, вечером, в театре? За прошедшую неделю она могла бы распознать это в сотне жестов, слов и взглядов. Но ей особенно запомнился вечер в театре — Ричард тогда удивил ее, раздобыв билеты на спектакль, который она особенно хотела посмотреть, и тем, как он держал ее за руку в тот вечер, как звучал его голос по телефону, когда он не просто сообщил, что они встречаются там-то, а любезно спросил, может ли она пойти. Ей это не понравилось. Это был не способ показать свою привязанность, а скорее, попытка угодить, каким-то образом проложить дорожку для неожиданных вопросов, которые он в тот вечер задавал таким обыденным тоном: «Что ты имеешь в виду — она тебе очень нравится? Ты хочешь с ней переспать?» Тереза ответила: «Даже если бы и хотела, думаешь, я бы тебе сказала?» — а внутри у нее быстро сменяли друг друга чувства униженности, обиды, отвращения к нему — лишив ее дара речи, так что для нее стало почти невозможно продолжать идти рядом с ним. А взглянув на него, она увидела, что он смотрит на нее с мягкой, глуповатой улыбкой, которая теперь, в ее памяти, вставала как жестокая и болезненная. И она могла бы не заметить эту болезненность, подумалось ей, если бы Ричард не пытался столь искренне убедить ее в том, что нездорова она сама.

Тереза повернулась и засунула в сумку зубную щетку и расческу, а потом вспомнила, что в доме Кэрол у нее есть своя зубная щетка.

— Так чего ты от нее хочешь, Тереза? Куда это все движется?

— Да тебе-то какой интерес?

Он уставился на нее, и на мгновение за его злостью она различила застывшее любопытство, которое замечала и раньше, как будто он наблюдал за представлением сквозь замочную скважину. Но она хорошо понимала, что он не был настолько безучастным. Наоборот, она чувствовала, что никогда он не был так сильно привязан к ней, как сейчас, никогда так не настроен не отказываться от нее. И это ее пугало. Она могла представить себе, как эта целеустремленность превращается в ненависть и насилие.