Патриция Хайсмит - Цена соли

— Платье… но это столько работы.

Перед глазами Терезы встали вышитые миссис Семко блузки, белые блузки, на которых рядами выстраивались бесконечные стежки. Миссис Семко гордилась своим рукоделием. Тереза считала, что ей не следует соглашаться, чтобы ради нее проделали такую огромную работу.

— Она любит шить, — сказал Ричард. — Ну, так как насчет завтра? Хочешь приехать к обеду?

— Не думаю, что я хочу приехать в это воскресенье. Они ведь не строили никаких грандиозных планов, да?

— Нет, — разочарованно ответил Ричард. — Ты просто хочешь поработать или у тебя завтра какие-нибудь другие дела?

— Да. Скорее всего, — она не хотела, чтобы Ричард знал о Кэрол, или даже когда-нибудь с ней встретился.

— Даже никуда не поедешь?

— Не думаю, спасибо, — теперь Терезе не нравилось, что он держит ее за руку. Его рука была влажной, и из-за этого холодной, как лед.

— А может, передумаешь?

Тереза покачала головой.

— Нет.

Она могла сказать что-то еще и смягчить отказ, найти какие-то оправдания, но она не хотела лгать о завтрашнем дне больше, чем и так уже соврала. Она услышала, как Ричард вздохнул, и дальше они некоторое время шли молча.

— Мама хочет сшить тебе белое платье с кружевной каймой. Она с ума сходит от того, что в семье нет девочек, кроме Эстер.

Это была его сводная двоюродная сестра, которую Тереза видела всего раз или два.

— Как там Эстер?

— По-старому.

Тереза высвободила свои пальцы из руки Ричарда. Она вдруг почувствовала, что голодна. Свой обеденный перерыв она потратила на то, чтобы написать что-то вроде письма Кэрол, которое так и не отправила, да и не собиралась отправлять. На Третьей авеню они сели в автобус, который шел в северную часть Манхеттена, а потом пешком прошлись оттуда до дома Терезы. Тереза не хотела приглашать Ричарда к себе, но все равно пригласила.

— Нет, спасибо, я побегу, — сказал Ричард. Он поставил ногу на первую ступеньку. — Ты сегодня вечером в странном настроении. Ты где-то не здесь.

— Нет, это не так, — сказала она, чувствуя, что мямлит, и от этого разозлилась.

— Так. Я это вижу. В конце концов, ты не…

— Что? — перебила она.

— Что-то у нас не получается, да? — неожиданно серьезно сказал он. — Если ты даже не хочешь проводить со мной воскресенья, как же мы собираемся вместе провести несколько месяцев в Европе?

— Ну… если ты хочешь все прекратить, Ричард…

— Терри, я люблю тебя, — он сердито провел ладонью по своим волосам. — Конечно, я не хочу все прекратить, но…

Он опять замолчал. Она знала, что он собирался сказать — что она практически ничего не дала ему в плане любви, но он не стал бы этого говорить, потому что очень хорошо понимал — она не была в него влюблена. Так почему же он все-таки ожидал от нее проявления чувств? И сам факт того, что она не была в него влюблена, вынуждал Терезу чувствовать себя виноватой, виноватой в том, что она что-то когда-то принимала от него — подарок на день рождения или приглашение на ужин в его семью или даже его время. Тереза сильно надавила кончиками пальцев на каменные перила.

— Ладно… я знаю. Я не влюблена в тебя, — сказала она.

— Это не то, что я имею в виду, Терри.

— Если ты захочешь когда-нибудь отказаться от этой затеи… я имею в виду, перестать видеться со мной, то сделай это.

В любом случае, она уже не первый раз ему это предлагала.

— Терри, ты же знаешь, что я бы предпочел быть с тобой, чем с кем-либо еще в этом мире. В этом вся и загвоздка.

— Ну ладно, если это загвоздка…

— Ты меня хоть немного любишь, Терри? Насколько ты меня любишь?

«Ну давай я теперь подсчитаю, насколько», — подумала она.

— Я не люблю тебя, но ты мне нравишься. Я поняла сегодня, несколько минут назад, — отчеканила она, не заботясь о том, как звучат ее слова, потому что были правдой, — что на самом деле я почувствовала себя ближе к тебе, чем когда-либо.

Ричард немного недоверчиво посмотрел на нее.

— Правда? — он начал медленно подниматься по ступенькам, улыбаясь, и остановился чуть ниже нее. — Тогда… почему бы тебе не позволить мне остаться с тобой сегодня ночью, Терри? Просто давай попробуем, а?

Он еще шагнуть к ней не успел, а она уже знала, что он собирался попросить ее об этом. Теперь она чувствовала себя несчастной и пристыженной, она жалела себя и его, потому что ситуация была невозможной, потому что она не хотела этого, и ей было порядком не по себе. Всегда существовало это громадное нежелание даже попробовать, и всякий раз, когда он просил ее об этом, все оборачивалось какой-то ужасной неловкостью и ничем больше. Она вспомнила первую ночь, когда она разрешила ему остаться, и снова внутренне содрогнулась. Та ночь была какой угодно, но только не приятной, и она тогда спросила прямо посреди всего: