Рене Баржавель - Дороги Катманду

Заинтересовавшись увиденным, Оливье встал и обошел храм по периметру, от одной балки к другой, задрав голову и рассматривая эротические скульптуры. Вскоре поведение мужчины показалось ему достаточно нелепым. Он походил на карикатуру пожарного с брандспойтом в руке, которому никак не удавалось загасить пламя. И этот предмет, который, как он считал, принадлежал ему и который он так старательно использовал, чтобы заткнуть любую повстречавшуюся дыру, казалось, не принадлежал ему, но он сам был его рабом.

Вскоре Оливье добрался до окончания цикла. На последней балке мужчина исчез, и женщина осталась одна. Сидя лицом к зрителю и придерживая руками высоко поднятые ноги, она рожала девочку, находившуюся в такой же позе, как мать, и тоже рожала очередную девочку, а та в свою очередь тоже рожала… Так продолжалось до последней фигурки размером не больше чечевичного зерна, но и из нее изливался поток новой жизни, стремящейся, таким образом, к бесконечности.

Из дверей храма, за которыми все еще горело несколько огоньков, вышел остриженный наголо мальчик лет десяти, с висящей под носом соплей. Его лицо, рубашка и штаны были все того же универсального для всей страны грязно-бурого цвета, но в ясных глазах светилась радость, которую ничто не могло запачкать. В руке он держал небольшую палочку. Увидев, что привлекло внимание Оливье, он остановился, засмеявшись, поднял палочку горизонтально и подвигал ее вверх-вниз, воскликнув «зип! — зип! — зип!». Затем, отвернувшись, он принялся спускаться вниз, прыгая с одной ступеньки на другую сразу обеими ногами и продолжая выкрикивать свое «зип-зип-зип!».

Внизу начали появляться крестьяне с зеленью и овощами. Свой груз они несли не на спине, как это принято среди шерпов, а в больших плоских корзинах, подвешенных к коромыслу.

Площадь, обласканная солнцем, окрасилась в розовые тона. Теперь Оливье увидел под фальшивыми румянами юности, что храмы, как и весь город, были невероятно древними, покосившимися, с выщербленными ступенями и ободранными крышами, готовыми обрушиться под весом обезьяньих стад.

Интенсивность эмоций толпы на несколько часов омолодила их, но как только празднество окончилось, они снова вернулись к прежнему состоянию, словно старики возле печки, молодеющие, когда в ней пылает огонь, и дряхлеющие, когда огонь гаснет и угли покрываются пеплом.

Накануне Оливье весь вечер искал Джейн, пробираясь сквозь заполнившие город толпы. Он встречал хиппи из самых разных стран, но их сознание было затуманено наркотиками. Никто из них не смог вспомнить Джейн, Свена или Гарольда. Он разыскал отель «Гималаи», перед которым клиентов ожидало несколько такси с изображением головы тигра на капоте и кузовом, разрисованным полосами, словно шкура хищника, но американские автомобили ему не попадались. Это было естественно, так как большинство туристов добиралось до Катманду на самолете. Редко кто решался совершить опасное путешествие на машине. Он направился к входу в отель, перед которым стоял великолепный гуркха в тюрбане и безупречном белом одеянии, но остановился. Что он мог спросить у него? Кроме имени, он ничего не знал о Лорин…

Надвигалась ночь. Толпы крестьян покидали Катманду, возвращаясь под предводительством музыкантов в свои деревни. Торговцы опускали деревянные ставни своих лавочек, огни в храмах гасли один за другим.

Неожиданно Оливье почувствовал себя страшно одиноким, как если бы он затерялся среди лунных кратеров. Он присоединился к парочке хиппи из Штатов, заросших грязными волосами и увешанных ожерельями и амулетами. Они привели его в просторное помещение, большую часть которого занимал длинный деревянный стол со скамьями по сторонам, где несколько хиппи пассивно ожидали, когда появится кто-нибудь с деньгами, чтобы купить немного еды. Оливье пришлось раскошелиться. За несколько рупий индус, хозяин комнаты, водрузил посреди стола большое блюдо риса с остатками каких-то овощей, разложил ложки, тарелки и поставил стаканы для воды. Хиппи распределили рис по тарелкам, но почти никто так и не очистил их от еды. После одной-двух ложек у них пропадал всякий аппетит, они не хотели есть, не хотели ничего, они превратились в растения, которым было достаточно солнца, дождя и того, что им могла дать земля. И у них не осталось ни малейшего желания хотя бы пошевелить одним листом.

Напротив Оливье сидела девушка-блондинка, казавшаяся не такой грязной, как остальные. Ее волосы были аккуратно уложены в виде шиньона. Прическа и пухлые розовые щеки делали ее похожей на учительницу из Голландии. Она уставилась в пустоту над левым плечом Оливье, даже не пытаясь делать вид, что хочет есть. В пустой тарелке не было ни зернышка риса, она сидела неподвижно, бессильно опустив на колени вялые руки. Только слегка поднимавшаяся грудь говорила о том, что она еще дышит. Она не отводила взгляда от стены слева от Оливье, и тот прекрасно знал, что там не на что смотреть. Тем не менее, все время, пока он сидел за столом, девушка продолжала смотреть в пустоту, не двигаясь и не произнося ни слова. Оливье старался не смотреть на нее; ее взгляд пугал его.