Рене Баржавель - Дороги Катманду

Музыка четырех оркестров в сочетании с нестройным хором окружающей толпы, гармонично сливалась с пантомимой облаков, к которым взлетали длинные вертикальные ноты высоких женских голосов. С окружавших площадь крыш к ним присоединялись пронзительные крики обезьян. Сидевшие там же вороны дружно взлетели и принялись описывать в воздухе длинные плавные кривые. Лежавшая в пыли корова встала, вытянула шею и громко замычала. Обнаженный воин вознес над головой свою страшную саблю, держа ее обеими мускулистыми руками, на мгновение замер в таком положении и, внезапно испустив дикий вопль, обрушил саблю на шею буйвола, отрубив ему одним ударом голову.

Струя крови ударила в лингам и потекла по нему в йони. Толпа громко закричала. Обезглавленное животное все еще стояло на четырех ногах; кровь, пульсируя, продолжала вытекать дымящимися струйками из его шеи.

Потом буйвол рухнул в воду. Высоко в небе тучи смешивались в единое клубящееся месиво ярости и радости, освещаемое вспышками молний.

К бассейну приблизилась вторая процессия со вторым буйволом. Над толпой, которая клубилась и разбухала, подобно тучам, звучали гимны, посвященные богам, олицетворяющим образы жизни, смерти и вечности.

На заре ворон в коричневом оперении слетел с привычного насеста на крыше храма, опустился рядом с головой Оливье, уснувшего на верхней ступени, и принялся осторожно перебирать своим стальным клювом его волосы, вероятно, в надежде найти какое-нибудь съедобное насекомое.

Оливье, вздрогнув, поднялся резким движением, и возмущенный ворон отскочил в сторону, рассерженно забормотав. Оливье улыбнулся, почесал голову, зевнул и развязал рюкзак, служивший ему подушкой. Из рюкзака он извлек пакетик из прозрачной пленки, в котором оставалось немного рисовой каши, и принялся поглощать ее небольшими шариками, которые он лепил пальцами. Ворон, сидевший на расстоянии не более метра и рассматривавший его поочередно то правым, то левым глазом, явно недоумевал, почему этот грубиян не торопится поделиться с ним своим завтраком. Оливье бросил ворону один шарик. Тот склонил голову набок, чтобы рассмотреть подношение правым глазом, и осторожно клюнул. Попробовав рис, он тут же выплюнул его, испустив жуткий крик, взлетел и помчался над площадью, продолжая вопить, словно собака, которой грузовик отдавил хвост. И все вороны в городе, как с коричневым, так и с черным оперением, какое положено иметь воронам, а также коричневые и черные вороны, оперение которых от времени стало серым, голубые птицы с красным хохолком, голуби и воробьи, длинные зеленые птички, собаки, коровы, весь обезьяний народ и единственный в Катманду кот с круглыми ушами, который считался котом-леопардом и жил в замке Бориса, все животные и даже некоторые люди, понимающие язык животных, узнали, что один появившийся накануне в городе хулиган, в волосах которого нет ничего съедобного, попытался скормить своему брату-воро- ну отравленный рис.

И никто не знал, что это была не отрава, а всего лишь запах пластика, в который был завернут рис.

Почти не отдохнувший за ночь Оливье, у которого от лежания на твердом болела спина, улегся на свое кирпичное ложе и закрыл глаза, но через мгновение снова открыл их. Встающее солнце окрасило в розовый цвет наклонные балки, поддерживавшие крышу. Каждая из них, раскрашенная и покрытая резными узорами на всем протяжении, изображала бога или богиню, атрибуты которых, выражение лица, поза и количество рук на каждой балке были уникальными. Получалось, что храм держался на плечах множества небожителей. В свою очередь, их поддерживали жители Земли, занимавшиеся своими обычными делами. На каждой балке под ногами бога или богини находились служившие им опорой мужчина и женщина, сочетавшиеся в самых невероятных позах. Оливье разглядел, что при этом женщина всегда занималась выполнением своих повседневных обязанностей — она дробила в ступе зерно, сажала рис, мыла волосы, кормила грудью младенца, подметала пол, что-то варила, доила корову… В то же время мужчина, не мешая ей выполнять работу, которая обязательно должна быть выполнена в свое время и в нужном месте, не прекращал оплодотворять ее своим огромным членом спереди, сзади, сверху, снизу, иногда с помощью соседа, иногда с участием соседки. Несмотря ни на что, женщина, мать, квинтэссенция земли и воды, не перестававшая делать то, что она должна была делать с незапамятных времен и в бесконечном будущем, наводившая всюду порядок, извлекавшая пищу из живого для живого, получавшая от земли фрукты и создававшая из фруктов дитя, превращавшая в муку грубое зерно и выпекавшая из этой муки золотистый хлеб, продолжала, не теряя ни мгновения, вновь и вновь принимать семя, чтобы непрерывно порождать новую жизнь и, таким образом, продолжать род человеческий.