Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 03

— Пью. У меня мокрота с кровью появилась.

— Кровь сгустками? Прожилками?

— Прожилками.

— Ничего страшного. При сильном кашле в легких капилляры рвутся. Как кашель помягче станет, всё пройдет.

Доктор послушала Павла фонендоскопом, измерила давление и перешла к следующему.

— Карпов, как у вас сегодня?

— Пока жив, — ответил крепенький бородатый Саша. — А какое, кстати, сегодня число?

— Девятое, вторник. Дышите глубже.

Обрюзглого Женю, живот которого был стянут бандажом, Мария Викторовна осмотрела бегло и на прощание сказала:

— Гаврилов, завтра сдадите анализы и сделаете флюорографию. Вас на выписку.

— Везет тебе, — позавидовал Карпов, когда врач удалилась. — А мне еще не знаю сколько торчать.

— Везет как утопленнику, — хмыкнул Гаврилов и, кивнув Слегину, объяснил: — Я ведь, Павел, как попал-то сюда? В подъезде по пьяни навернулся с лестницы и отключился на бетоне. И перелом, и воспаление легких — целый месяц тут лежу.

— У нас в деревне падать некуда, в погреб разве, — заметил Иванов. — Как бы мой обормот туда не… — мат, разумеется.

— Не ругайся, ради Бога, — попросил Павел, укутываясь одеялом: его сильно знобило.

— А как мужику не ругаться? — удивился Коля.

С минуту Слегин молча глядел на голубое заоконное небо, и озноб нарастал в течение этой минуты, перерождаясь в неудержимую дрожь, почти конвульсии, и больной едва смог выговорить просьбу о том, чтобы кто-нибудь сходил за градусником. За градусником пошел Карпов, а Павел изо всех сил старался не разрыдаться, понимая, что рыдания эти — результат всего лишь высокой температуры, а не высокой скорби о грехах мира. Прочитав несколько раз молитву Иисусову, он успокоился раньше, чем принесли градусник.

Температура доползла до сорока, что было на два градуса выше утренней. Быстроногая медсестра влетела в палату и сделала пылающему больному жаропонижающие уколы. Ближе к вечеру температура вновь подскочила, и ее опять сбивали, а ночью кошмарный эфиоп снова таскал Павла по извилистым коридорам и кидался ежами из-за угла. Пальмовая молельня располагалась не дальше туалета, так что Слегин прошел туда утром, не нарушая предписаний врача, отчитал же он только молитвенное правило Серафима Саровского: на большее сил не хватило.

Марья Петровна пришла навестить Павла после тихого часа и очень расстроилась, увидев бледно-зеленое лицо, заостривший нос и воспаленный взгляд соседа. А тот очень настоятельно наказывал ей:

— Вот телефон, Марья Петровна, позвоните прямо отсюда, по карточке: я не дойду. Это квартира. Спросите отца Димитрия. Это священник. Скажете, что я сильно болею, пусть придет. Собороваться, скажите, пока не надо — просто причаститься. Всё запомнили?

— Запомнила, родной, сейчас… Где твоя карточка?

— Вот здесь. Вот она. Позвоните Христа ради…

— Не волнуйся, только не волнуйся… Я быстро.

Через несколько минут она вернулась.

— Он завтра утром придет.

— Слава Богу!

Вечером, после молитв на сон грядущий, уже лежа в постели, Павел мысленно готовился к ночной пытке. «Главное — не бояться, — думал он. — Господь меня не оставит. А завтра Он навестит меня и принесет Жертву ради меня, и я снова стану Христовым». Заснул он с таким ощущением, словно лежит не на постели, а на широкой деревянной лавке, как стародавний провинившийся мужик, и он обнажен, и изо всех сил стискивает отполированные края лавки мозолистыми ладонями, и он готов, он ждет, ну что же ты медлишь?! А истязатель с кнутом в руке стоит рядышком, смотрит и ухмыляется.

Заснув окончательно, человек ужаснулся: никаких мучений не было и в помине — напротив, ему было очень удобно. Он сидел в огромном глубоком кресле со спинкой, значительно отклоненной назад, так что изменить очень комфортное положение тела казалось немыслимым, и эта приятная несвобода шелковистым коконом обволокла недавнюю готовность Павла к решительной битве, и он подумал сокрушенно: «Увы мне, я погиб!».

— К чему такие черные мысли? — услышал он знакомый голос.

Чуть повернув голову влево, человек увидел аналогичное кресло, а в нем — давнишнего знакомого, одетого в пушистый, можно даже сказать курчавый, шерстяной свитер, синие джинсы и тапочки.

— В дубленке сидеть неудобно, — пояснил бес.

Между креслами располагался журнальный столик, а на нем лежали рядышком беспроводной джойстик и Библия, книга — со стороны Павла. Стены и потолок отсутствовали, а кресла и столик стояли на бесконечном паркетном полу, и кресла были взаимно повернуты под таким углом, что сидящие могли при желании видеть один другого. Впрочем, потенциальные собеседники могли глядеть прямо перед собой, и тогда их взоры пересеклись бы и разминулись на нейтральной территории, незаметно и безболезненно.