Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 03

— Отец Димитрий, мне поговорить с вами надо, не сейчас только…

— Я через неделю снова приду причащать вас, тогда и поговорим. Сегодня у нас четверг — в следующий четверг с утра постарайтесь не есть и не пить. И молиться не забывайте, если в силах. До свидания.

— До свидания, — ответили все четверо и дружно проследили, как черные ряса и скуфейка исчезли за белой застекленной дверью, задернутой изнутри белой же занавеской, а проследив, напряженно притихли.

Священник уже спустился на лифте, уже оделся, уже вышел, и лишь призывный клич: «На завтрак!» — расколол стеклянную неловкость. Больные засуетились, загремели кружками и мисками, заторопились в столовую, а батюшка в черном долгополом пальто, издали похожем на рясу, и с той же скуфейкой на голове неспешно шел к троллейбусной остановке; но вот он уже и скрылся, и Слегин отвернулся от окна, а Женя Гаврилов с двумя порциями каши вошел и сказал:

— Ешь.

Гаврилов нашел-таки прошлым вечером своего «гробовщика» и нынче был похмельно-серьезен.

— Зачем ты пьешь, Женя? — с болью спросил Павел, стараясь не морщиться от перегара.

— А что еще делать-то?

— В Бога верить. Ты же своим «говорунчиком» просто от Бога заслоняешься!

— Значит, хорошая штука «говорунчик», если им Бога заслонить можно — а?! Поздно мне, Паша, в Бога верить — помру скоро. Весь уже изломан, изрезан, в брюхо сетку вставили — в следующий раз уже в ВЧК отвезут, а не сюда. Повеселиться надо напоследок — а там уж и червей кормить.

— Послушай, но я-то ведь тоже весел, весел, потому что счастлив, а счастлив, потому что верю в Бога. Сегодня, например, мне и умереть не страшно. До причастия было страшно, а сейчас — нет. Ты крещеный?

— Нет и не собираюсь. В партии тоже не состоял и не собираюсь. Я сам по себе. И нечего меня агитировать! В червей верю, а в Бога нет!..

— Ты чего раскричался? — спросил Саша Карпов, входя в палату с кашей и чаем.

— Хочешь в ВЧК? — набросился на него Гаврилов. — А он вот хочет. Надоели вы мне все, сами жрите свою кашу! Меня выпишут сейчас, я дома поем!

— Эк его с похмелюги!.. — воскликнул Коля Иванов с порога. — Чуть с ног не сшиб… Мой сын тоже так. — И добавил, глядя в тарелку: — Зря это он: все-таки манная каша…

— Райский завтрак, — согласился бородатый Саша.

С минуту Павел смотрел в ближний угол, затем проморгался, волнисто вздохнул, помолился и стал есть.

После обхода Женю Гаврилова выписали. На прощанье он пожимал остающимся руку и желал им выздоравливать поскорей, а они смотрели на него улыбчиво, с легкой завистью и желали остепениться, найти работу, пить поменьше и сюда уж не попадать — хватит.

— Не попаду, — отвечал Женя с пасмурной усмешкой и, протягивая руку Слегину, сказал: — Выздоравливай, Павел. Прости, если чем обидел.

— Бог простит. И ты меня прости, — ответил тот, слабо пожимая тяжелую мясистую ладонь, и коротко пожелал: — Выздоравливай, Евгений.

На пятничном обходе Мария Викторовна сказала Павлу, что он выглядит повеселее, а больной объяснил, что видел ночью хороший сон, очень хороший сон.

В субботу и воскресенье обходов не было, кровать Гаврилова пустовала, и ничего существенного, кроме визитов родственников, не происходило в палате № 0. Медсестры, в выходные бегавшие чуть медленнее, чем в будни, ставили больным капельницы и делали уколы, назначенные врачом, и записывали температуру.

У Слегина температура перестала скакать: она укрощенно прогуливалась в тесном вольере между тридцатью семью и тридцатью восемью градусами, и Павел, несмотря на продолжающееся кровохарканье, чувствовал себя значительно лучше.

Заходила Марья Петровна, с киселем, пирожками-«соседками» и вестью о том, что звонил отец Димитрий и спрашивал, как там болящий.

— Передайте, что лучше, намного лучше, после причастия сразу лучше стало, — наказывал растроганный Слегин.

Главным же было то, что в эти ночи он спал спокойно.

Старичка Иванова ежедневно посещали родственники, каждый раз иные, и говорили о житье-бытье других родственников, весьма многочисленных, так что на глазах Павла из ссохшегося корня, покоящегося на соседней кровати, произросло величественное генеалогическое древо. Ветви и веточки его приносили плоды, и старенький Коля питался этими плодами между завтраком, обедом и ужином. Однако больной жаловался, что худеет, что таблеток ему стали давать меньше, да и вообще — вся задница исколота… При родственниках он не матерился.

К Карпову почти каждый день приходила жена, благообразная старушка, которую он называл «баушкой», придавая и без того ласковому слову нечто баюкающе-аукающее. Беседовали они тихо и плавно, прямо-таки ворковали, и идилличностью своей напоминали Павлу гоголевских старосветских помещиков. Слегин слушал березовый шелест их бесед с почти молитвенной, радостной грустью и задумчиво улыбался земному отблеску небесной любви.